Абрамов всегда говорил не спеша. Теперь он произносил слова даже несколько замедленно, но все чувствовали за внешне спокойным тоном начальника затаенное напряжение. Люди сидели так тихо, что слышно было, как шелестели кусочки табака, падая на газетный лист из трубки, которую набивал Абрамов.
— Пожалуйста, — предложил Абрамов садясь, — я слушаю.
Люди продолжали молчать, и это затянувшееся молчание еще более подчеркивало напряженность момента.
Козлов сидел рядом с Дудко и Складчиковым, всматривался в обожженные морозом и еще более разрумянившиеся от жары и волнения лица трактористов и думал:
«Неужели сейчас кто-нибудь подымется и скажет: «Отказываюсь!». Я бы на его месте сгорел со стыда…»
Наконец, едва не опрокинув табуретку, поднялся коренастый, круглолицый Евдокимов:
— Прошу прощения, как говорят, и так далее, и тому подобное. Может быть, вы, Евгений Ильич, поскольку я немного, как говорят, не совсем трезвый пришел, во мне сумлеваетесь, то напрасно. Потому что Евдошка пьет, а свое дело знает. Взрослому человеку не выпить никак невозможно, тем более, когда угощают. А что касается дела, то не извольте беспокоиться, — долго будет меня помнить. Потому что не лей грязь на чистое дело. И точка! — Евдокимов рубанул рукой в воздухе и замолк.
Все удивленно смотрели на тракториста.
— Да чего его, пьяного, слушать! — раздались голоса. — Ты молчи лучше или выйди!
— Нет, простите, Евгений Ильич. Вы мне скажите, вправе я дать ему в морду, если он меня запугать желает: замерзнете, погибнете, не дойдете.
— Кто? Кто это? — посыпались вопросы.
— Нет, не вправе! — холодно сказал Абрамов и добавил: — Вас, товарищ Евдокимов, я прошу сейчас выйти. Зайдете ко мне для разговора, когда будете в трезвом состоянии.
Тракторист обалдело уставился на начальника экспедиции, хотел возразить, но смолк. Глаза начальника смотрели спокойно и твердо, и было видно, что никакие уговоры теперь не помогут.
— Пусть бы, Евгений Ильич, он сказал, кто это ему говорил, — раздался быстрый говорок Саши Белоусова.
— Ни к чему это. Разговоров вокруг нашей экспедиции в поселке ведется много. Самых разнообразных. Какое значение может иметь чья-то глупая болтовня для нас — людей, которым доверено большое и ответственное государственное дело?
Евдокимов нехотя оделся и вышел.
— Итак, я жду, — напомнил Абрамов.
В комнате снова наступила томительная тишина. Из разговоров с механиками, из отрывочных реплик трактористов во время пробных пробегов, особенно когда что-либо не ладилось, из выкриков подвыпивших в выходной день, соскучившихся по родному дому людей Козлов знал, что некоторые трактористы были бы не прочь вернуться восвояси. Их и сейчас можно было отличить. Они сидели молча, потупив налившиеся краской лица.
