Бил в глаза яркий закат. Серебрилась, мерцала крошечными звездочками Степанова щетина.
— Чего же ты перестал на рыбалку ходить? Знаменитым стал после статейки? — спросил он, щурясь на закат.
Потом осмотрелся, нет ли кого поблизости, и сказал:
— А тебя там ждут.
— Кто?
— Да ведь ты знаешь… Не спрашивает она, а просто так… Придет, посмотрит на твое место и уйдет. Никому ничего не скажет. Раза три уж приходила… Рыбаки поговаривают, мол, скучает по хирургу девица.
Заныло у меня сердце, заныло, но я твердо сказал себе: нет!
— Сазан сейчас идет… Ух, какой сазан! И сом. Я вчера одного на двадцать восемь килограммов подхватил, — говорил он медленно, прислушиваясь к чему-то, выжидая.
— Нет! — громко сказал я.
— Что нет? — спросил Степан и удивленно уставился на меня.
— Извини, это я себе сказал.
— А-а…
И посмотрел на меня долгим, тоскующим взглядом. Вздохнул тяжело. Встал.
— Чего ты? — спросил я.
— Да так, про себя подумал.
Сорвал Степан сухую кисть сирени, размял ее шероховатыми ладонями, будто жерновами, сдул цветочную пыль на землю.
— Петя! Петр Захарович! — позвала из окна Сима. — Нам пора…
Вскоре наша небольшая компания двинулась к Дому культуры. Сима с Маргаритой впереди. Мы с Сергеем Сергеевичем и Поликарпом Николаевичем — сзади.
Старый Поликарп — в черном костюме, при бабочке. Как всегда, чисто выбрит, припудрен, а усы и бородка до того тщательно отделаны, что казались скульптурными. Со знакомыми он по-старинному, немного театрально раскланивался. Улыбался.
Сергей Сергеевич тоже в черном костюме, но при галстуке с маленьким узлом, с золотой брошью. Брюки узкие. Туфли — с длинными, острыми носами, на высоком каблуке. Знакомым он тоже мило улыбался, но кланялся солидней, чем Поликарп.
Наши женщины вели оживленный разговор, смеялись, но сдержанно, чтобы не выглядеть легкомысленными.
Несмотря на то что меня давил галстук, слишком туго затянутый, и утерялась запонка, я все-таки был пленен психозом благопристойности, добропорядочности и раскланивался со знакомыми соответственно масштабу моей областной славы.
В парке орали грачи.
На столах под эмалированными железинами, похожими на сомбреро, горели большие, слепящие лампы.
Мы шли по центральной аллее. Перед нами расступались.
Поликарп Николаевич надел пенсне, взял нас под руки и тихонько сказал:
— Честное слово, стоит учиться… так сказать, париться в институте, дышать миазмами больничных палат, чтобы вот так время от времени покрасоваться перед людьми, почувствовать свою власть над ними… Правду я сказал?
