Ну и пусть. Не надо мне ни ветра, ни бури. Никого не надо, кроме моей маленькой, доброй и ласковой Конопушки. И все!
А сон почему-то не шел.
Мне захотелось вдруг курить, хотя уже два года не брал в рот папиросы.
Дежурный конюх дед Митрофан — курящий. Решил пойти к нему.
И только шевельнулся — Сима вскочила, схватила меня за руки, испуганно спросила:
— Ты куда?
— Сейчас вернусь.
Улыбнулась она, свернулась под простыней калачиком и тут же уснула.
Ночь была теплая, по-деревенски духовитая. Далеко на речке курлыкали лягушки. У конюшни мерцал огонек. Значит, дед Митрофан не спал, покуривал.
Я поздоровался с ним, сел рядом на скамейке и попросил папиросу.
Он молча протянул пачку, коробок спичек.
У меня дрожали руки, тяжело дышалось.
Закурил я, задохнулся первой затяжкой. Вторая пошла легче, и потом разлился по всему телу приятный озноб, а в висках стучало, барабанило.
«Дурак, болван! Тряпка половая!» — ругал я себя и хотел выбросить папиросу, растоптать, а пальцы дрожавшей руки не разжимались.
— Плохое твое дело.
Это дед Митрофан сказал. Где-то далеко сказал, глухо.
— Почему?
— А чо ж хорошего-то? — уже явственнее спросил он. — От добра еще никто не начинал курить, да еще ночью у конюха.
— Да я…
— Не надо ничего говорить. Зачем? Слова — пустой блуд. Помолчим. Не ты первый ко мне приходишь. Вот тах-та…
Две недели я не ходил на рыбалку, говорил себе: мол, неохота, да и погода какая-то не рыбацкая…
Говорил, а в самом деле боялся там встретиться с Катей. Боялся, что не устою и опять подамся с нею на косогор, в хмельные сады.
Вот уж истинно говорят: судьба — то злодейка, то насмешница.
Буквально дня через два-три после всех этих событий, после того, как я курил с дедом Митрофаном у конюшни, ночью привезли мужчину с аппендицитом.
Что-то дрогнуло во мне, робость овладела, когда шел в операционную; вот опять разрежу человека, простою над ним часа два… Но операция в этот раз далась проще простого. Воспаленный аппендикс я вроде бы и не искал, будто сам он под руки подвернулся. И не успел я, что называется, перчаток снять, как просигналила во дворе машина: привезли еще одного мужчину. Тоже с аппендицитом. Прооперировал и его. С такой легкостью, будто папироску выкурил…
А утром, когда мне еще снился какой-то розовый, цветастый сон, пришел фельдшер и сказал Симе, что привез старика с ущемленной грыжей.
Сквозь розовый сон я слышал разговор фельдшера с Симой и не дожидался, пока они станут меня будить; сам вскочил с такой радостью, будто мне предстояло не опасную операцию делать, а пробежаться по зеленому лугу, приятно пощекотать свои нервы ветерком и душистой прохладой.
