— Послушайте, доктор… мой дорогой доктор, — сказала Катя не оглядываясь, — вам будет очень худо в нашей земной глуши.
— Почему?
— Так.
— А все-таки почему?
— Не скажу… Вот эти яблоньки уже я сажала. Еще в Тимирязевке училась. На практику сюда каждый год ездила…
— Сама вы откуда?
— Москвичка.
— Вон как! А вам после Москвы разве не трудно жить в этой «земной глуши»?
— Трудно. Но вам будет труднее.
— Почему?
Мотоцикл остановился у другого беленького домика с алой крышей.
Катя соскочила с мотоцикла и, озорно глядя на меня, сказала:
— Ага, заело!.. И не спрашивайте, не скажу. Поживете — сами узнаете…
Засмеялась и побежала в домик.
…Мы ели крупную отобранную клубнику, посыпанную сахаром и залитую молоком.
Затаенной насмешкой блестели Катины глаза.
Сквозь качающиеся ветви яблони, окруженные зелеными яблочками, падали солнечные лучи. Они бегали по стенам, оклеенным обоями, и нарисованные мальчишки, девчонки с флажками, смешные грузовички, собачонки — все это, казалось, прыгало, вертелось, смеялось…
Мы тоже говорили о чем-то пустяковом и смеялись, даже когда было не смешно.
Я опять находился в состоянии невесомости, но эта невесомость была иная, чем в землянке. Телу почему-то было не жалко своего утерянного веса.
Пришла пожилая женщина. Принесла душистого майского меда прямо в сотах. Поставила миску перед нами и, строгая, суровая, не глядя на нас, вышла.
— Что с ней, почему она так? — спросил я.
Катя дала волю затаенной насмешке:
— Вы, мой доктор, или наивный, или хитрый человек.
— Не понимаю.
— Она, как и весь наш район, печется о вашей нравственности.
Было нежарко.
В небе — покойно и просторно. Яркие облака, казалось, резвились, наслаждаясь свободой, приятным солнцем и звонким голубым небом.
И у меня на душе было легко и празднично.
Катя сказала, что мы поступили, наверное, плохо. Чепуха! Я сам расскажу о поездке Симе, и она порадуется, что хорошо отдохнул. Она так дорожит моим хорошим настроением! «Если ты хмуришься даже из-за невкусного супа, говорит Сима, то мне все равно очень больно. Чаще улыбайся, коли хочешь мне добра».
Буду улыбаться.
Интересное дело, брел я своей тропинкой по лугу, пытался представить себе Катю и не мог. Какая она?.. Вот она перед операцией, с колючими и решительными глазами, которые больше подошли бы мужчине. Вот во время операции — усталая, измученная и великодушная. Два часа пролежать на столе, так сказать, разрезанной, видеть меня беспомощным, растерявшимся, понимать, что я мог загубить ее жизнь, и быть великодушной ко мне? Это подвиг, это… Потом я пришел пьяный в палату. У нее не только хватило доброты извинить меня, что ни разу не навестил ее после операции, не узнал, как она себя чувствует, извинить мою пьяную рожу, но она еще и подбадривала меня. Наконец, сегодня: смешливая, озорная девчонка на мотоцикле. И зовущая. А у камня опять другая…
