Мы наскоро вымыли руки — медлить было нельзя, каждая минута могла стоить парню жизни — и стали тампонировать кровоточившую рану, чтобы сжать, стиснуть салфетками раненое сердце, хоть как-нибудь приостановить кровотечение.
Сергей Сергеевич велел фельдшеру связаться с областью и вызвать санитарный самолет с хирургом.
Фельдшер ушел.
— Погода не летная, — сказал я, — и посадочное поле раскисло. Не придет самолет, а парень на волоске…
— Вертолет пришлют, — ответил Сергей Сергеевич.
Мы сделали больному уколы.
Вернулся фельдшер.
— Самолет не может вылететь. Погода. А вертолет на вызове. Сможет к нам прилететь только к утру.
— Ничего страшного, — сказал Сергей Сергеевич, — до утра продержимся. Сейчас сделаем больному…
«До утра? Нет, он ошибается. Без операции парень и часа не продержится. Он уже совсем белый. Пульса почти нет».
— Надо оперировать, — робко сказал я, — иначе…
Сергей Сергеевич велел фельдшеру вызвать сестру Олю.
Когда фельдшер ушел, он заходил по комнате, заложив руки за спину. Полы халата разлетались и выдавали волнение Божедомова.
— Да, конечно, — бормотал Поликарп Николаевич, — нужно оперировать. Но сердце… я могу только ассистировать. Я никогда не оперировал сердце. И руки у меня уж очень старые. Ассистировать я могу, а кто…
— Никто, — ответил Божедомов, и я услышал в его голосе не свойственную ему твердость.
Он посмотрел на меня взглядом, полным уверенности, и сказал уже мягким, добрым голосом:
— Больной до утра вполне продержится. Разумеется, с нашей помощью. Мы все будем дежурить у его постели, пока не придет вертолет. А там прилетит опытный хирург, и все будет в порядке.
— Надо оперировать, — сказал я. — Мне приходилось ассистировать на операции сердца.
— Ассистировать и я могу, а кто возьмет в руки скальпель?
И снова в его голосе появилась твердость. Вопрос прозвучал как приказ отказаться даже от мысли оперировать.
Я понял Сергея Сергеевича и все-таки ответил:
— Я возьму скальпель.
— Вы? — насмешливо спросил он. Хотел добавить что-то, возможно резкое, угрожающее, но сдержался, заложил руки за спину, сделал несколько решительных шагов вперед, назад и с мягким укором улыбнулся: — Петя, дорогой мой, как вы не понимаете, что вам-то как раз этого делать не следует? Не забылась еще ваша первая неудача…
— Неудача? — перебил я. — Но ведь вы в газете писали, что то был редкий случай в медицине, что я проявил себя…
— Писал.
Его белесые губы дрогнули и стали твердыми, но он усилием воли размягчил их в грустную, упрекающую улыбку, удрученно покачал головой:
