— Молодежь, собравшаяся здесь, говорит так:
«В день торжественный, когда джегу начинается с уджи[41], когда радостью и весельем мы полны, — в такой день мы хотим, чтобы стар и млад стали рядом в танцах общих и чтобы славные в жизни и борьбе были первыми и в веселье. Из девушек аула одну, первой раскрывшую душу свою сиянию жизни, написавшую вот эти письмена (джегуако указал на лозунг), дочь Устаноковых Нафисет достойной мы считаем танцевать с избранником — почетным стариком». Одобряет ли это аул?
Опять раздались возгласы одобрения.
Мхамет, хорошо знавший все планы Доготлуко на этот день, с тревогой осматривался вокруг. «Вот сейчас начнется кутерьма!» — думал он в ожидании, что вражеский стан непременно использует это неслыханное нарушение обычая, — выдвижение младшей сестры на почетный танец в присутствии старшей.
Но никакой кутерьмы не поднялось. Мхамет лишь заметив, что некоторые из сторонников Бехуковых многозначительно переглянулись.
Нафисет вышла из девичьих рядов с лицом, пылающим столь же ярко, как и ее кумачевая косынка.
Только теперь она поняла скрытый смысл намеков Доготлуко, когда он говорил с ней вчера о первомайском празднике. Да и Халяхо, оказывается, не случайно с такой настойчивостью уговаривал ее прийти на джегу в красной косынке. Если бы она знала об их замысле, она, конечно, ни за что не пришла бы на джегу. Но теперь она оказалась неожиданно брошенной в водоворот джегу и должна быстро решить, к какому берегу плыть. Малодушно прибиться к старому, — позвать джегуако и с покорным смирением заявить, что, ввиду присутствия на джегу старшей сестры, она должна уклониться от чести, которой ее удостоили. Но нет, она этого сделать не может, потому что выбор уже давно сделан ею.
Борьба в душе Нафисет продолжалась лишь короткое мгновение. По тем взглядам, которые бросал в ее сторону Доготлуко, она понимала, какое огорчение причинит она ему и всем его сторонникам, если позорно отступит, и какое злорадное ликование вызовет в стане врагов. А потом, — что скажет Биболэт?
Она последовала смутному голосу сердца. Спящие силы ума, зревшего до сих пор под покровом грез и робкой покорности, помогли ей овладеть собой и решительно броситься в борьбу. Она выпрямилась и встала перед толпой, как знаменосец новой жизни.
Гармонист прошелся по ладам гармошки и наполнил площадь зажигающими звуками старинного танца «Каракамыль». Халяхо, с отвисшими голенищами сафьяновых стариковских ноговиц, вяло семеня ногами, повел за собой Нафисет. Он топтался на месте, словно никогда не умел танцевать.
