Биболэт удивлялся и радовался тому, с какой хозяйской уверенностью старик-адыге осуществлял свои права — права труженика советской страны.
Силу этих прав, обретенных Халяхо, Биболэт ощутил и на себе. Когда они вышли из столовой, Халяхо заявил:
— Ты, Биболэт, наверное, здесь не без дела живешь, но ты должен быть с нами, пока мы здесь. Покажешь нам все, что следует видеть, и разъяснишь все это толком. А то нас прислала сюда целая область, и позор падет на нашу голову, если мы не сумеем привезти в аул обстоятельные новости.
— У меня занятия в вузе… У нас не разрешают пропускать лекции… — пытался отговориться Биболэт.
— А какой же ты мужчина, если не сможешь подогнать то, что пропустишь за несколько дней! — возмутился Халяхо. — А насчет разрешения ты не беспокойся. Напишем через наше представительство бумажку, и тебя освободят.
Так и вышло. По просьбе Халяхо адыгейское представительство написало отношение в вуз, и оказалось, что власть Халяхо распространяется и на вуз. Там охотно удовлетворили его просьбу, и Биболэту пришлось, не без удовольствия, подчиниться воле Халяхо.
В Москве Халяхо жил в каком-то горячечном жару стремления все видеть, все познать. Его общественная активность, его непоседливая любознательность и страсть к погоне за новостями обрела здесь, в Москве, широчайшее поле для своего применения. Его кровать в общежитии делегатов съезда, аккуратно прибранная, оставалась нетронутой до поздней ночи. Старая выцветшая бурка, скрученная так, что ее в любой момент можно было привязать к седлу, без употребления лежала в изголовье постели. Под кроватью, в пестро окрашенном фанерном чемоданчике, замкнутом огромным замком, покоились два каменно-твердых круга сухого черкесского сыра, — неизменного спутника всех адыгейских путешественников. Сам Халяхо в перерывах между заседаниями съезда безустали носился по городу в сопровождении Биболэта.
Необъятно сложная жизнь Москвы занимала Халяхо и вызывала в нем множество пытливых дум. Не желая терять времени, он иной раз отваживался выходить и без Биболэта. На перекрестках шумных улиц он останавливался и, пораженный бешеным темпом движения, долго стоял, присматриваясь к удивительной жизни большого города.
Халяхо нравилась деловитая спешка людей, наполняющих улицы Москвы по утрам и после обеда, людей в рабочих куртках и людей в галстуках, с портфелями подмышкой. Их ожидание трамваев он воспринимал по ассоциации со своей жизнью в ауле. Ему казалось, что они ждут трамваев, как он у себя ждал какую-нибудь попутную подводу, чтобы добраться до своего поля. Ему в ауле так же часто приходилось пропускать «непопутные» — подводы богачей: одни — из-за его ненависти к их владельцам, другие — из-за боязни, что они подвезут его не на его поле, а к своему участку и заставят работать за долги…
