Другая группа — «тыквоголовые» — постепенно отходила в сторону.
Но один «искатель» упорно не оставлял Нафисет. Это был Измаил. Он изредка заходил и при Куляц. Всячески избегая возможности оказаться в числе поклонников Куляц, он и тогда предпочитал общество Нафисет. Заходил он обычно как бы случайно, мимоходом и, снисходительно позабавившись шуткой с Нафисет, удалялся, не засиживаясь. Похоже было на то, что этот солидный мужчина стал питать чувство чистой дружбы к юной девушке. Ему как бы доставляло удовольствие поворошить грубовато-ласковой шуткой юную душу Нафисет, — и только. Во всяком случае, Измаилу удалось придать благовидный характер своим посещениям дома Устаноковых и своему ухаживанию за Нафисет.
Незаметно для себя Нафисет привыкла к этой своеобразной дружбе. Ее привычная настороженная враждебность к мужчинам не устояла перед обаянием искусно разыгрываемой, непринужденно-шутливой приветливости. С юной готовностью потренироваться в находчивости ума она охотно принимала вызов Измаила в шуточных поединках и постепенно стала проникаться признательностью к нему за его снисхождение к ней в этой игре. Лицо, озаренное доброжелательной улыбкой, было для Нафисет такой же редкой радостью, как и яркий просвет неба в пасмурный день. Это было понятно: почти все окружающие ее люди придерживались духа суровых традиций. В старании придать себе большую солидность, они всегда были неприступно подтянуты, привет и улыбку отпускали по строгим нормам дозволенного.
Нафисет стала чувствовать такую же чисто детскую привязанность к Измаилу, какую питала и к Халяхо за его добродушную стариковскую ласку. Посещения Измаила даже стали ей желанными.
Но она все еще хранила некоторую недоверчивую сдержанность, старалась в своей ответной шутке не переступать грани почтительности к старшему. Иногда она сама становилась в положение старшей, силилась подавить распирающий ее смех и отмахивалась от искушения позабавиться. Но в конце концов ее строго стиснутые губы невольно размыкались… и она хохотала от души.
Нафисет чистосердечно принимала дружбу Измаила, не подозревая, что ее подстерегал опытный ловец, умеющий скрывать не только свои помыслы, но и свои пороки. Не в пример другим, он не показывал своих первобытных инстинктов и вместе с тем не проявлял прямолинейной непримиримости ко всему новому. Когда Нафисет, увлекшись, касалась своих познаний, о которых Измаил не имел представления, тот искусно увертывался от разговора, принимал снисходительно-солидный вид, будто эти ребячьи утехи давно уже наскучили ему. Замявшись немного и как бы щадя наивность Нафисет, он ловко переключал разговор на свой лад.
