Нафисет промолчала, чувствуя, что вдовушка говорит не то, что у нее лежит на сердце. Тотчас же позабыв о речке, вдовушка и Куляц в нетерпении уставились на перекресток улиц.
Нафисет тоже оглянулась. Из-за угла показался Амзан с каким-то спутником. Оба направились в их сторону.
Куляц, еще пуще побледнев, выпрямилась и замерла. Руки, которые подняла она, чтобы поправить сбившийся газовый шарф, дрожали, не повинуясь ей, и она бессильно сложила их на груди.
Амзан и его спутник скоро поровнялись с ними. У Амзана не осталось и следа от былой его ухарской осанки. Он не мог даже выговорить обычных слов привета. На лице его, мертвецки бледном, уже не было шутливо-нежной, чарующей сердца девиц беспечности. Лишь каракулевая шапочка сидела на голове все с той же фатоватой небрежностью, что вовсе не согласовывалось с его робким и смиренным видом. Он сам был испепелен огнем, с которым так беспечно играл до сих пор. Теплая жалость тронула сердце Нафисет, когда он прошел, растерянный и неловкий, с тоской и мольбой глядя на Куляц. Куляц с усилием подняла глаза и впилась в Амзана долгим взглядом. Встретившись с его глазами, она бессильно опустила свои и с глухим стоном прислонилась к плетню. Вдовушка схватила ее за плечи и прошептала встревоженно и торопливо:
— Моя родненькая, опомнись, а то еще кто-нибудь заметит…
Вернувшись в девичью, Куляц повалилась на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, залилась слезами. Нафисет, охваченная жалостью и раздражением, не вытерпела и сказала:
— Но в чем же дело! Если любишь, почему не выйдешь замуж и не кончишь эту канитель? К чему тут слезы, если и он любит тебя?
Куляц стремительно села на кровать и испуганно уставилась на младшую сестру.
— Откуда ты знаешь это?
— По тому, как ты ведешь себя, догадаться не трудно.
— Мама что-нибудь сказала тебе?
— Об этом она со мною и не заговаривала.
В голосе Куляц слышались строгие нотки старшей сестры, готовой гневно обрушиться на младшую за то, что та суется не в свое дело, нарушая границы дозволенного. Нафисет это почувствовала, но не отступила. Нисколько не смущаясь, она смотрела на старшую сестру прямо и говорила серьезно, с еле уловимым небрежным осуждением.
Куляц и раньше замечала упрямство в характере Нафисет и испытывала на себе силу ее скрытного, насмешливого ума, — втайне Куляц даже завидовала крепкому нраву сестры и немного побаивалась ее остроумных ответов. Теперь же она просто не нашла в себе силы отстаивать свой авторитет и права старшинства и, молчаливо соглашаясь отныне на интимное равенство, бессильно опустила голову на подушку.
