А иногда, словно влекомая непреодолимой силой, тихо открывала внутреннюю дверь и подходила к девичьей. Нафисет, заслышав шуршание мягких чувяк матери, распахивала перед ней дверь. Мать, словно захваченная на месте преступления, растерянно искала приличного оправдания и, едва сдерживая гнев, сумрачно произносила:
— Если молодые люди будут сидеть еще, почему не угостите их чем-нибудь? — и возвращалась в большую саклю, пристыженная и взбешенная. И как только Нафисет, послушно следуя за ней, переступала порог, мать резким движением прихлопывала дверь и исступленно обрушивалась на младшую дочь. Не понимая, за что на нее нападают, Нафисет обиженно спрашивала:
— Чем же я виновата, нан? Откуда могу я знать, нужно ли их угощать, сидят они там каждый день, однако мы не угощали их…
Мать, не помня себя от ярости, развязывала без нужды косынку на голове и вновь завязывала. Не отвечая прямо, оглушала Нафисет словами проклятия:
— Да падет на тебя проклятие аллаха! Очень ли я обеспокоена угощением этого выродка!..
Нафисет, не понимая в чем дело, стояла в недоумении.
— Иди, вернись туда, чего тут стоишь, как истукан! — прикрикивала на нее мать и прогоняла обратно в девичью.
В один из дней Хымсад была занята выпечкой хлеба. Поглощенная работой, в чаду кизячного дыма, она и не заметила, когда пришел Амзан. Нафисет, которую она послала за кизяком, долго не возвращалась. «Если эта негодная тоже засела в девичьей и обе лентяйки расшалились, то пока дождусь их, огонь в очаге спадет», — подумала Хымсад и направилась и девичью. Открыв дверь, она окаменела: Амзан и Куляц стояли посреди комнаты, прильнув друг к другу в поцелуе…
Точно пораженная пулей, Хымсад стояла в жуткой, обессиленной немоте, с широко распахнутыми глазами, в которых застыл ужас. Затем, опомнившись, быстро захлопнула дверь и, как ошалелая, убежала к себе в большую саклю. Но, едва переступив порог сакли и прикрыв дверь, она схватилась за сердце и в изнеможении прислонилась к стене. Потом бросилась к очагу, схватила массивные железные щипцы и снова ринулась к девичьей. Но, добежав до двери, замедлила шаги, вновь обессилела, остановилась и со стоном выронила щипцы…
Нафисет, вернувшись с охапкой кизяка, перепугалась, взглянув на мать, — та, с растрепавшимися седыми волосами, с безумными, неподвижными глазами, блуждала по большой сакле и то тягуче и слезливо причитала, то пронзительно выкрикивала проклятия.
Нафисет быстро бросила свою ношу и, позабыв даже отряхнуться от кизячной пыли, кинулась к матери.
