“Ну, – я говорю, – вам виднее. Я не знаю”. Они говорят: “Вы знаете, Иосиф Александрович, нам, конечно, виднее, но вы человек образованный…“ Это я-то, с восьмью классами! “…и потому мы чрезвычайно ценим ваше мнение». А с другой стороны человек поет: “Пора, пора вам уже книгу выпускать!” И это все идет параллельно! С одной стороны: “Время от времени мы были бы чрезвычайно заинтересованы в вашей оценке, в ваших впечатлениях от того или иного человека. Вы понимаете, что среди них…” А с другой стороны: “Надо вам уже книгу печатать!” И разговор этот, вы знаете, идет на таком… естественном уровне…
– Если я правильно понимаю то, что сейчас происходит, то вы предлагаете напечатать книжку моих стихов, если я соглашусь с вами сотрудничать, да?
– Ну зачем так резко ставить вопрос?
– Нет, я просто хотел бы понять, о чем идет речь.
– Мы считаем, что с вашей книжкой сложилась ненормальная ситуация. И мы с удовольствием вам поможем – напечатаем ее безо всякой цензуры, на хорошей финской бумаге».
Сейчас уже трудно сказать, кто в том разговоре делал вид и какой именно, а кто вид не делал.
Быть опубликованным «здесь» или «там» – этот вопрос носил, скорее, экзистенциальный характер, потому что в сложившейся ситуации и «там» и «здесь» русский поэт, чье имя после показательного процесса, ссылки и прочих «свинцовых мерзостей» совдепии, было хорошо известно на Западе, был обречен стать предметом особого внимания спецслужб по обе стороны «железного занавеса».
События, произошедшие на рубеже 60–70-х годов, это подтвердили.
Людмила Штерн в своей книге «Поэт без пьедестала» писала: «В компанию… входили Геннадий Шмаков, Константин Азадовский, Михаил Мейлах и несколько итальянских славистов. С “нашими” итальянцами Иосиф дружил всю жизнь, и они заслуживают отдельного рассказа… Итальянцы возникли в нашей жизни в 1965 году, приехав в Ленинград учиться в аспирантуре. Удивляло, что они, столь далекие по происхождению, воспитанию и жизненному опыту, оказались такими близкими нам по духу. Они любили ту же музыку и живопись, зачитывались теми же книгами, декламировали наизусть тех же поэтов и были “порчены” русской литературой. Среди них Иосиф особенно сблизился с Джанни Буттафава, Фаусто Мальковати, Сильваной Давидович и Анной Дони… Красавица Сильвана казалась нам кинозвездой, наверно, потому, что была тезкой Сильваны Пампанини, очень тогда популярной. О ее семье мы мало что знали. А об Анне – что она венецианка и очень знатного рода. У Анны были рассыпанные по плечам золотые волосы, точеные черты лица и замечательная фигура. Ей только что исполнилось двадцать лет. Ее католическая семья – по непроверенным слухам, потомки Медичи – была очень религиозной. Детей воспитывали в строгости, о выпивках, куренье и поздних вечеринках не могло быть и речи. К тому же, Анна была очень застенчивой. Особенно она стеснялась говорить по-русски, хотя язык знала совсем неплохо. Ей казалось, что ее русский слишком книжный и искусственный, она хотела знать идиомы и сленг, записывала и выучивала наизусть песни Галича, Высоцкого и Окуджавы».
