Иосиф Бродский. Жить между двумя островами | страница 105



Конечно, надо было идти дальше, но почему-то остановился и зашел.

И вдруг зазвучало:


В деревне Бог живет не по углам,


как думают насмешники, а всюду.


Он освящает кровлю и посуду


и честно двери делит пополам.


В деревне он – в избытке. В чугуне


он варит по субботам чечевицу,


приплясывает сонно на огне,


подмигивает мне, как очевидцу.


Он изгороди ставит. Выдает


девицу за лесничего. И в шутку


устраивает вечный недолет


объездчику, стреляющему в утку.



Нет, выстрелов не слышно, тишина, а до горизонта тянется топь, что мерно покачивается высохшими стволами.

Раньше на этих участках были лесозаготовки, но сейчас только и осталась, что голутва – заросли кустарников и молодого леса.

Однопутка тянется вдоль телеграфной линии Коноша – Вельск.

Гудят провода, что намотаны на керамические пробки изоляции.

На завалившихся бревенчатых столбах, которые прикручены стальной проволокой к рельсам, врытым в землю, сидят птицы.

Иосиф смотрит на них, и они напоминают ему молчаливых, безгласных рыб, которые плыли (и будут плыть всегда) в Обводном канале в районе улицы Шкапина, на полпути к Балтийскому вокзалу.

Птицы в свою очередь смотрят на Иосифа, который им видится бородатым лесником по фамилии Зотов, что раз в месяц оказывается в этих краях.

Но птицы – это не рыбы, а Бродский – не лесник.

И вот начинает постепенно смеркаться.

Сваленные на обочине бревна темнеют.

И снова из Кафки: «Ибо мы как срубленные деревья зимой. Кажется, что они просто скатились на снег, слегка толкнуть – и можно сдвинуть их с места. Нет, сдвинуть их нельзя – они крепко примерзли к земле. Но, поди ж ты, и это только кажется».

Буквально на глазах бревна превращаются в спящих, завернувшихся в черные бушлаты сезонных рабочих с лесобиржи, приписанной к Вельскому лесхозу.

Нет, теперь здесь ничего нет, все съедено болотом: сгнило и ушло в вонючие, пузырящиеся торфяные недра – няши. И только пронизывающий апрельский ветер несет шелестящую гарь мертвой сосновой коры, серебряной рыбной чешуи, да удушливый смрад сероводорода из глубины чавкающей под ногами трясины.

На гравийку выбрался уже в темноте, тут и подобрала «вахтовка», на которой до Норинской добрался минут за двадцать.

Иосиф Бродский: «Сначала они думали, что я шпион. Потому что кто-то услышал по Би-би-си передачу – их можно было поймать на приемнике “Родина”, который работал на батареях… И, значит, пустили слух, что я шпион. Но потом они поняли, что нет, совсем не шпион. Тогда они решили, что я за веру пострадал. Ну это была с их стороны ошибка, и я объяснил им, что это не совсем так. А потом они просто привыкли ко мне, довольно быстро привыкли. В гости приглашали… Там существовал магазин, сельпо, где продавались хлеб, водка и мыло, когда его привозили. Иногда появлялась мука, иногда – какие-то чудовищные рыбные консервы. Которые я один раз попробовал и – какой я ни был голодный – доесть никак не смог. Магазин этот, пока я там был, обновили. И вот я помню – абсолютно пустые прилавки и полки, новенькие такие. И только в одном углу – знаете, как в красном углу иконы? – сбились буханки хлеба и бутылки водки. И больше ничего нет!.. Это ведь был животноводческий совхоз, они там выкармливали телят. Но мяса этого они никогда не видели. Только если теленок сломает себе ногу, то его, чем с ним возиться, прибивают. Тогда составляется официальный акт, шкуру с теленка снимают, а мясо раздают населению. И еще, если кто кабана держит, то кабана можно заколоть. Так и живут. Раз или два в месяц приезжали ко мне устраивать обыск из местного отделения… два человека приезжали на мотоцикле, входили ко мне в избу. Замечательная у меня изба была, между прочим. Отношения – самые патриархальные. Я понимал, зачем они приехали. Они: “Вот, Иосиф Александрович, в гости приехали”. Я: “Да, очень рад вас видеть”. Они: “Ну, как гостей надо приветствовать?” Ну я понимаю, что надо идти за бутылкой. Возвращался я с бутылкой минут через сорок-пятьдесят, когда дело было уже сделано. Они уже сидели всем довольные, поджидали меня. Да и что они могли понять во всех этих книжках, которые там валялись? Тут мы садились и распивали эту бутылку, после чего они уезжали».