— Не знаю.
— Надо узнать.
— Обязательно надо, Яроша.
Чувствую, как у меня зуб на зуб не попадает, рядом пощелкивает зубами и Ярошка. В кармане дергается клубок — Ромка торопит. Пора назад. Мы спешим обратно, впопыхах в коридорах бьемся несколько раз головами о стены и вскоре выныриваем наверх.
— Ого! Теплынь-то какая! Как под одеялом, — восхищается Ярошка.
Ромка встречает нас так, будто мы, по меньшей мере, вернулись из космоса, восторженно прыгает вокруг, задает сразу столько вопросов, на которые мы вдвоем не успеваем отвечать.
— Ярош, а в озере рыба есть?
— Пап, если тебе на плечи Ярошка встанет, а я — ему, потолок можно достать?
— Ярошка, а может, казну в колодце спрятали? Яроха, ты где такую шишку набил?
— Папа, смотри, брюки порвал. Там что, колючки есть?
Глаза осваиваются. После темноты все вокруг — небо, зелень леса, чумазое лицо Ярошки, даже хмурые камни пещеры — кажется приветливым, солнечным, ярким.
— Ну, папа! Ну, пошли! — через вопрос дергает меня Ромка.
— Дай же отогреться!
Но хорошо отогреться не приходится — мои брюки могут остаться без карманов, и вскоре я повторяю пройденный путь, но с одним изменением: Ромку беру на руки. Волочащиеся по земле полы штормовки не позволяют ему уверенно передвигаться в подземных коридорах. Поднимая сына, замечаю, что ржавая железка перекочевала уже ему за пояс.
И вновь меня облапливает темнота, мы пробираемся, как слепые, вперед, слушаем разговор подземного ручейка, гадаем, что же там, за озером, и затем, как ошпаренные, выскакиваем в июльский день.
— Яроха! — с ходу выпаливает Ромка. — Там такая темнота! Ручеек песенку поет. Есть озеро, но мы там не были. А еще…
— Знаю, знаю, — снисходительно обрывает брата Ярослав. — Ты лучше скажи: казну нашел?
— Какую казну? — Ромка недоуменно хлопает глазами. — Да нет там никакой казны. А у тебя уже вторая шишка выросла.
— Ха! А у тебя тоже шишка и усы до ушей. Вот такие!
Ребята смеются. Я же обнаруживаю вдруг, что в пещере никто из мальчишек не вспомнил о сокровищах, не вытащил из-за пояса ржавую железку.
Мы собираемся уходить к озеру обедать. Можно было бы и здесь, конечно, но такими руками прикасаться к хлебу никак нельзя. Уходя, Ромка похлопывает ладошкой по скале и ласково говорит:
— Пещера.
— Что «пещера», — поперечничает Ярослав. — Во-первых — измазала, во-вторых — заморозила, в-третьих — шишек понаставила.
— Пещерочка, — не принимает тона брата, Ромка и вдруг останавливается, как вкопанный, дергает меня за руку и трагическим голосом извещает:
