Дождь все шел…
5
Тюрин нервничал. Листал старые журналы — не читалось, пытался заснуть — не спалось.
Всего два часа назад, в штабе, он чувствовал себя именинником, хотя — себе-то можно признаться — чуточку на душе кошки скребли. Куда бы ни вошел, везде шелестели газетами. Знакомые офицеры поздравляли его, пожимая руку, кому было некогда — издали подмигивали: давай, мол, действуй в том же духе!
Статья получилась что надо, Косинцев оказался на высоте.
Правда, ни о каком патриотическом почине речи в статье не было, Косинцев методы учебы на третьей батарее подал без особого акцента, как следование добрым традициям армии, но… целый подвал из шести колонок, и в каждом — Тюрин, Тюрин, Тюрин…
Настроение немного подпортил помначштаба по строевой лейтенант Близнюк — вместе кончали училище. Поморгал красными от переутомления глазами и выпалил прямо при Асе и Тасе — писарях:
— Везет тебе, Тюрин, ох — везет! Я вот, как жук в навозе, копаюсь день и ночь в бумажках, которые уже завтра никому не будут нужны, а ты — взлетел! Прости, но… ей-богу, такой резвости я от тебя не ждал. Раньше ты был нелетучий.
Ася и Тася прыснули в ладони. (И чего они, дуры, смеются?) Тюрин нашелся не сразу:
— Времена меняются, Боренька. Люди — тоже.
И поспешил уйти.
Через пять минут забыл о Близнюке: вызвали к командиру дивизиона, и тот в присутствии замполита недвусмысленно намекнул, пора-де запастись новыми погонами.
И кошки поджали когти. Сжульничал, покривил душой, но ведь не ради спортивного интереса. Тесно во взводе, будто связан по рукам и ногам, то ли будет, когда ему дадут батарею! Это уже масштабы… Уж он-то вышколит личный состав получше всяких там Мещеряковых, и когда грянет бой — его бой! — все увидят, чего он, Тюрин, стоит.
А вернулся на позицию, вошел в свою землянку, увидел на столе номер газеты с подвалом Косинцева — и настроение опять испортилось. В расчетах сейчас, надо полагать, газета ходит по рукам, и кто-кто, а уж Бондаревич сразу разберется, что к чему. А-а, ерунда, не Бондаревичи делают погоду. К черту треволнения! Почитать и спать.
Но… читать не читалось, спать не спалось.
Бондаревич, вероятно, смолчит, да ведь Мещеряков и сам с усам, воробей стреляный. Все-таки не следовало затевать эту аферу, испачкался как свинья… Зачем? Все бы пришло в свой черед.
Сыро было в землянке и холодно. Колодец у порога доверху наполнился зеленовато-желтой водой, в ней плавали размокшие окурки. На чугунной печке, источая приятный смолистый дух, лежали дрова, уже подсохшие, но вставать, разводить огонь не хотелось.
