— Небось и это не задаром? — поинтересовался Лешка-грек.
— Хе! Задаром, грачонок, только зуботычины дают. Они себе на уме, и нечего нам на них дюже поглядывать. На ветер надеяться — без помолу быть. — Заметив Сергея, Чуркин позвал его на помощь. Ловко, по три удара на гвоздь, прибил верх щита к потолку, низ — к планке. Установил на тумбочке в Женином уголке аккумулятор, повесил на гвоздь шнур от него и залюбовался, отойдя к порогу.
— Вот тебе, Женя, и «светелка» твоя. Гляди, я для тебя даже лектричество у связистов выпросил: и одеться будет удобно, и подчепуриться как раз…
— Спасибо, Осипович.
— Видал, как девчат надо обхаживать! — подмигнул Суржиков Лешке.
Чуркин поглядел на него через плечо, озорно поиграл бровью:
— А как же ты думал, рыжий блондин? Были когда-то и мы рысаками… — Сноровисто орудуя молотком, он вбил в стену полдюжины гвоздей, развесил на них вещмешки, плащ-палатки. — Гляди, славяне, правду говорят: солдат кольев в стену набил, вот и квартира.
Сверху послышались торопливые шаги, потом донеслась резкая команда Бондаревича: «К орудию!» Расчет высыпал из землянки, занял свои места. В окоп спускался по въездной аппарели комбат, за ним, почтительно сохраняя дистанцию в два шага, следовали командиры орудий.
Не дослушав доклада Бондаревича, Мещеряков открыл снарядный ящик, взял первый попавшийся снаряд:
— Расчет поверните ко мне лицом. Прошу ближе, товарищи командиры. Вы-ы… ничего не видите, Бондаревич, вот здесь? — Тонкий палец со слегка обкуренным ногтем ткнулся в зеленое пятнышко у пояска капсюльной втулки.
— Окисление… — глухо сказал Бондаревич.
— А здесь? На головке взрывателя.
— Ржавчина…
Как-то очень ловко, одним уверенным движением, Мещеряков рассоединял муфты кабеля, снимал колпачки с аккумуляторов, заставлял орудие вращаться по азимуту и углу возвышения: чувствовалось, что пушкой он владеет в совершенстве и знает — где, что и как искать. И всюду, куда бы он ни полез — ржавчина, окисление, грязь…
Он не выходил из себя, не повышал голоса, лишь с каждой минутой все больше мрачнел.
— Кто за это отвечает?
— Я, рядовой Кравцов.
— А за это?
— Я, рядовой Кристос…
Больше всех довелось «якать» Суржикову, но это обстоятельство, казалось, ничуть его не волновало. Чуркин натянуто покашливал в кулак и глядел под ноги.
В довершение осмотра Мещеряков открыл затвор, сунул руку в ствол и тотчас отдернул, потом поспешно и как бы брезгливо вытер ее о клок ветоши. Долгим, тяжелым взглядом прошелся по лицам и сказал глуховато, с обидой:
