— Водички хотите, товарищ сержант? Свежая, холодная…
Поманысточко поставил ведро, Бондаревич жадно припал к краю его губами.
— Ух ты, отвел душу! Спасибо. Почему у тебя, Микола, обмотки разные? Парных не нашлось?
— Грэць з ними, скоро так замурзаются, шо не различишь.
— Идешь коня своего поить?
— Хлопцев. И машине трошки. Пополнение на пристани ждет. Зараз поедем.
— Откуда пополнение, не слыхал?
— Ростовские жулики.
— Так уж прямо и жулики, — засмеялся Бондаревич. — Комбат за ними едет?
— Взводный.
Шофер заспешил в балочку. Там в кустарнике, под навесом, стояли тягачи. «Хорошая у хлопца фамилия — Поманысточко… Что-то нежное, девичье — монисто, монисточко».
Бондаревич опять раскрыл учебник и не заметил, как снова отвлекся, вглядываясь в светло-зеленую полоску леса на западе, не сумевшую спрятаться за горизонт.
Сколько горизонтов отделяют его от того, единственного, где начинаются и широко расходятся вдаль родные узденские леса…
Солнце жгло немилосердно. В кустах гремел ведрами Поманысточко и настойчиво, хоть и вяло, допытывался:
— Иван, Петро, хто увел мои ключи, ехать же треба.
— Черные? — спрашивал не то Иван, не то Петро.
— Та черные ж… Якие еще?
— Пошли в баню мыться.
Поманысточко ругался и теперь гремел уже ключами. От палатки, похожей на госпитальную — единственной на позиции, — доносились глуховатые, дребезжащие звуки гитары. Смеялись девушки — они прибыли на батарею час назад, — кто-то кого-то просил: «Кривоносов, врежь «Очи черные». Бондаревич и слышал это и не слышал, мысли его были далеко и сам он был с мыслями там, в родном краю, за тысячью горизонтов… Он шел берегом тихой, синей речки Уздянки, а вокруг, куда ни глянь, простирались леса. Ярко-зеленые вблизи, синеватые в отдалении, чем дальше — тем они были синее. Он шел, наверное, в самую глубь их, потому что когда-то не успел сделать этого, спешил, будто боялся, что его могут окликнуть, остановить, повернуть назад. Местами леса отступали, начинались поля, засеянные житом, ограниченные серыми грядами камней. Бондаревич — сын этой земли — знал, сколько пота пролил здесь человек, прежде чем очистил, обогатил ее — скупую на щедроты землю. И снова к самой Уздянке подступал лес, а там, где он остановился, не достигнув берега, шумели роскошным разнотравьем луга, уже наполовину скошенные. Люди работали на лугах, и Бондаревич подумал, что где-то здесь удастся встретить своих сельчан, ведь совсем недалеко отсюда, вон за той дубравой, его родные Лапичи, но сколько ни вглядывался — ни матери, ни сестренки здесь не было. «Вжик-вжик, вжик-вжик», — за кустами, широко расставив ноги в резиновых броднях, усатый дядька точил косу. «Лапичские не с вами, дядька?» — «Не, яны там, далей».
