Оути Ивановна Никулина выглядела значительно моложе своих лет, несмотря на полноту. С чистого, почти без морщинок, лба поднимался вверх украшенный серебряными нитками карельский кокошник, под которым прятались короткие и тонкие косы, завязанные узлом на макушке. Ее большие ласковые глаза всегда были чуть влажными, словно она только что плакала или от души смеялась. В будни она надевала просторный, уже сильно поношенный сарафан, но такой чистый, что в сочетании с белым передником он казался новым.
Ночью Оути Ивановна мыла полы в конторе, рано утром топила там печи, а остальное время хлопотала дома. Она жила со своим сыном Николаем в маленьком двухкомнатном домике, сверкавшем чистотой. Сын много раз предлагал покрасить в комнате полы, но мать ни за что не соглашалась. По ее мнению, некрашеный пол, отмытый добела, гораздо красивей.
Оути Ивановна любила пить крепкий чай. На ее столе почти всегда шумел начищенный медный самовар, и даже на неделе она пекла калитки[2], шаньги, рыбники. Но она не умела есть одна, ей всегда хотелось заполучить кого-нибудь в компанию. Ей нравилось беседовать с людьми за столом, порасспросить о новостях и рассказать о своих заботах.
Оути Ивановна уже долго стоит на крыльце. Сегодня все так спешат, что никого не удается остановить. Но вот она спустилась с крыльца.
— Айно, родненькая, подожди-ка!
Девушка дружески улыбнулась Оути Ивановне и протянула руку для приветствия, но Оути, ухватив эту узкую руку, не выпускала ее, а потащила Айно в дом. Айно упиралась, объясняя, что ей нужно в кузницу и потом вернуться в больницу.
— Зайди хоть на минутку! — упрашивала Оути Ивановна, не останавливаясь.
Она усадила Айно в широкое кресло, разлила по стаканам крепкий чай и придвинула гостье свои изделия — блестящие от масла калитки, испеченный из свежего сига рыбник и топленое молоко.
— Смотрю на тебя — и не верится, как время-то идет! — говорила Оути Ивановна. — Давно ли ты сидела в кошеле и поглядывала оттуда, как котенок! Смешная такая, глазенки большие, удивленные! Помнишь? Да откуда тебе помнить, тебе был годик, не больше…
Айно, конечно, не могла помнить того времени, когда ее мать и Оути Ивановна, хорошие подруги, по очереди носили ее в берестяном кошеле. Они косили сено в тридцати верстах от дома. Жили там с понедельника до субботы. Ребенка не с кем было оставлять, и маленькую Айно брали с собой. Ребенок ползал целые дни на земляном полу лесной низенькой избушки, высотой в три бревна, топившейся по-черному. Такие избушки строятся в несколько часов. Девочку не оставляли в покое комары и муравьи, она плакала, тыльной стороной ручонок смешивая на щеках слезы с сажей.
