Унтер старался не слушать ни выкриков толпы, ни речей, которые произносили люди в картузах и рабочей одежде.
Он гнал тревогу. В конце концов его дело — довести вагон до места, сдать согласно акту — «бломба» не повреждена, имущество в сохранности, — а там хоть трава не расти!
Стучали колеса, отстукивали: «Домой? В родные места?» Не верилось. Глеб Сорокин не чаял добраться до своего порога. Кончились те времена, когда верилось во все хорошее. И что командир им всем отец родной… Вспоминал Глеб себя новобранцем. Все в эскадроне было ему в диковинку. Каков он был восемь лет назад: молодой, неженатый рекрут! И любопытно ему было, и жутковато: солдатчина!..
Еще стоял в голове туман от выпитого на провожании, в ушах звон от бабьих воплей, от ухарской песни и визга гармоники. И вот все кончено: прежнюю жизнь отрезало, как нож отрезает краюху хлеба. Перед ним лежала солдатская доля, о которой столько сложено жалобных песен и горьких присказок, а коротко говорится: «Кто в солдатах не бывал, тот и горя не видал». Даже бойкие фабричные, тертые-перетертые, присмирели: вот она, солдатчина, бе-еда!
Разные были люди в эскадроне. Были и легавые: доносчики, обо всем докладывавшие, начальству. Рассказывали, что полковой поп на исповеди выспрашивает, какие разговоры ведут промеж себя солдаты. Кто что сказал против властей. Случалось, судили тихих с виду людей военным судом и угоняли на каторгу. И хотя вбивали в голову дядьки-унтеры: «Начальства боится только плохой солдат», но боялись все. А как не бояться? За то, что отдал честь нечетко, били по уху, выбивали зубы. А молвишь слово в свое оправдание: «Простите, мол, ваше благородие, не заметил!» — так могут и «противодействие командиру» прописать. Тут уж не миновать суда.
В казарме висела под засиженным мухами стеклом «Солдатская памятка».
Составил «памятку» генерал Драгомиров, вот уж подлинный наставник русского воинства. Однако читать памятку было неловко, как неловко стало бы взрослому человеку, если бы с ним заговорили, сюсюкая, точно с малым ребенком.
Многое в «памятке» было правильно, например, про портянки: как надо их аккуратно и умеючи наматывать и даже «сальцем пропитать», чтобы в походе не стереть ноги. Рядом же помещались выдержки из евангелия и призывали живот положить за отечество. И вся солдатская наука как бы делилась на две части. В одной она была ясной и точной: «Кавалерия атакует, шашки вон!», «Шагом, рысью, галопом, карьер!», «Осаживай с места!» Но было в солдатской науке и малопонятное, темное, вызывающее тяжелые недоумения. И оно касалось смысла всей солдатской жизни.
