Парень трясся не то от холода, не то с испугу.
Вдвоем с Костей Глеб поспешил в беседку.
На балке в петле висел Тимофей Скиба.
— Царство ему небесное. Прости, господи, его прегрешения! — пробормотал Глеб, полез на перила, достал из кармана нож.
— Держи его, не захолонул еще, — приказал он Косте, обрезая веревку.
Оба они говорили шепотом, будто боясь, что покойник услышит их.
Обнажив голову, друзья молча смотрели на тело.
— Грех великий, а как подумаешь об нашей жизни… — проговорил Глеб.
— Что там грех! Жигаст его до петли довел! На нем грех, — бросил Панченко. — Вон его несет, легок на помине.
К месту происшествия приближался унтер Жигастов. Бесшумно ступая толстыми ногами, обутыми в мягкие туфли без задников, почесывая живот под расстегнутой рубахой, обнажавшей волосатую грудь с гроздью ладанок и образков на толстом шнурке. Жигастов остановился на почтительном расстоянии и закричал:
— Кто?
Солдаты не ответили, пошли прочь.
— Стой, сукины сыны! — заорал унтер. — Кто удавился, спрашиваю?
Но солдаты молча уходили, и унтер, испуганно крестясь, вернулся в фанзу. По нынешним временам, с этими лучше не связываться. Костька Панченко — горлодер, из фабричных, а Сорокин — темный человек, мужик, одно слово.
Через минуту уже слышался деловитый сипловатый голосок унтера:
— Синюха! Становьсь на часах при беседке. До мертвого тела никого не допущать, окромя государя императора и высшего начальства, кого знаешь в лицо. Павла, беги за их благородием! Скажи: Тимофей Скиба по неизвестной причине покончил жизнь через удавление. Муха! Произвести уборочку в помещении!
Унтер имел привычку называть солдат неполной фамилией: Синюхин — Синюха, Павлов — Павла, Мухамедов — Муха.
Когда приехал военный следователь, все уже знали о происшествии и о причинах, приведших Тимофея Скибу к печальному концу.
Солдаты волновались. Передавали друг другу о том, что тело Скибы все в кровоподтеках от истязаний Жигаста.
В тот же день в казарме появились листки. Их уже не комкали и не бросали торопливо, как раньше, а припрятывали, чтобы потом перечитать или показать товарищу. Ни один листок не попал в руки начальства.
Через два дня полк погрузили в вагоны, состав двинулся на запад. Долгожданный день настал: покидали Маньчжурию. Но ни веселья, ни песен не было. Напрасно Жигаст затягивал ржавым голосом:
С богом, братцы, по примеру
Удальцов-богатырей,
За отечество и веру
Грянем мы на дикарей!
Никто ему не вторил.
Унтер заискивающе заговаривал:
