Тут я говорю:
«Не беспокойте себя, ваше благородие. Это я, Глеб Сорокин».
«Ты как здесь?» — удивился он.
«Уходить хочу, — говорю, — да вот зашел на вас поглядеть. Добрый вы человек и справедливый — это мы давно знали. А сегодня смелость вашу увидел».
«Куда же ты идешь?» — спрашивает.
«Сам не ведаю».
Засмеялся он и говорит:
«Погоди. Садись».
Сел я рядом с ним на лавочку, как с ровней, и начался у нас разговор. Я еще таких слов до тех пор не слышал. Знал, что люди есть хорошие и плохие, и полагал, что это дано от бога. А сейчас услышал, что можно вовсе по-другому жить. Так, чтобы одни другим век не заедали. А бежать он мне не посоветовал.
Мы, говорит, еще поборемся, потому что вины твоей вовсе нету. А ты, пока никто не хватился, ступай назад, в баню, а то в пять часов смена постов будет.
Послушал я его и пошел. Вернулся бы я в свою тюрьму — и сошла бы мне отлучка с рук, если бы не наш офицер Сергей Львович Ильицкий.
Глеб помолчал, хотел вспомнить Ильицкого, каким он был тогда, в Несвижском полку, худенький, молоденький, с большими синими глазами, которые больше подошли бы барышне, чем офицеру, но видел теперешнего Ильицкого, огрубевшего, раздавшегося в плечах, со светлой кудрявой бородкой.
Сорокин продолжал:
— Надо тебе сказать, что Сергей Львович был человек не злой, жалел солдат, а только жалость его ему же на пользу шла: вот я, мол, какой благородный, людей жалею. Не потому, что они хороши, а потому, что я хорош.
Подхожу я к бане и в задумчивости налетаю аккурат на Сергея Львовича — он в ту ночь дежурил по полку и вышел посты проверить.
«Где был? — он на меня, — Как ушел?»
Ну и подал рапорт.
Глеб задумчиво поскреб щетину подбородка.
— А дальше? — спросил Костя.
— А дальше было так: граф, командир наш, проиграл казенные деньги. В одночасье понаехали ревизоры и даже судить его хотели. Однако до суда не дошли. Из полка его убрали, а меня закатали в штрафную роту. Писал мне потом земляк, что Антон Антонович ушел из полка, уехал незнамо куда.
— И где он сейчас, не знаешь? — спросил Панченко.
— Откуда же знать? Человек в миру что иголка в стоге сена.
Глеб не докончил. Кто-то кричал в глубине дворика истошным голосом:
— Братцы, братцы, сюда, скорее!
Молодой солдат в одном исподнем бежал от завешенной циновкой беседки, крича без памяти:
— Дяденьки! Висит, висит!
— Чего голосишь, кто висит? — строго спросил Глеб.
— Удавленник! Ей-богу! Вон, на перекладине! А кто — не признал, боялся подойти. Я по нужде бегал, вдруг вижу: из-под циновки ноги видны, а до полу не достают…
