— Почему гуляете? — спросил он.
Ему не ответили.
У первого барака стояла большая кадка с водой, и он нагнулся, чтобы вымыть руки.
— Я вас спрашиваю: почему гуляете? — требовательно повторил он.
Ему опять не ответили. Тогда он свирепо оглянулся, — но девушки уже не было тут.
Размахивая правой рукой, она убегала вдоль улицы, прыгая через лужи, доски, и синий кончик шарфа извивался на ветру. Только однажды она остановилась, чтобы поправить свалившуюся туфлю, и потом юркнула за угол недостроенного барака.
«Хм, шустрая… а нагнал бы», — усмехнулся инженер и очень изумился юношескому баловству мыслей…
И вслед за тем пришло воспоминание: мелькнула в мыслях другая девушка, — примерно таких же лет, только на той все было дорогое: и белое платье, и туфли, и желтый, как подсолнух, берет… Сосновым лесом, мимо городских подмосковных дач, под вечер, они шли вдвоем, и он, не замечая посторонних, шагал наугад и все пытался убедить ее, уверить…
У ней был выбор: студент Дынников, почти бездомный парень, со стипендией в семьдесят пять рублей, суливший журавля в небе, а другой — толстощекий, низенький доцент с иностранной фамилией, и хотя тот был вдвое старше ее, зато имел видное положение, получая тысячу в месяц, и быстро шагал в гору. Рина Соболь избрала второго…
У одной дачи, покрашенной синей краской, с широким балконом, с палисадником и двумя скворешнями на старой березе они простились навсегда…
Но спустя год — это было прошлым летом — они случайно встретились в Москве у трамвайной остановки. Соболь изменилась очень — осунулась, немного даже постарела; густо припудренное лицо казалось усталым и недовольным; а чем-то напуганные глаза похожи были на темные чарусы на болоте… Внятнее слов любых они вещали о незадачливой ее судьбе.
— Ну как живешь? — спросил он первым, дорожа минутами и пожимая ее маленькую, в белой перчатке, руку.
— Ничего, — произнесла она тихо, чтоб только он один и слышал.
— Ты счастлива, конечно?.. а муж все там?..
— Не-ет… — нечаянно на обе фразы Рина ответила одним словом, смешалась и потемнела. — Я переезжаю на днях к отцу…
— Развелись?
— Н-нет… но… долго рассказывать.
Какая-то тревожная безнадежность слышалась в голосе, придавленном, подобном вздоху, — так говорят разочарованные или жестоко обманутые люди, когда ничто уже непоправимо.
— А все-таки? — допытывался Дынников, не поняв, откуда на нее обрушилось несчастье.
— Не стоит, — поморщилась она, сделав немощное движение пальцами.
