Фаина уходила, пятясь в дверь, и заговорщически грозила толстым золотым кольцом:
— И тебя он называет не иначе, как Манечка…
Олейниковой почудилось, что хозяйка подстроила все это сама и хочет обманом, интригой затянуть куда-то…
— Старая сводня! — негодующим шепотом произнесла Мария. — Вон ты почему обхаживаешь меня!..
Злобное чувство заклубилось в ней, рвалось наружу, спирало дыханье. Ей хотелось бежать к Фаине и прямо в лицо ей бросить: «Гады, что вам нужно от меня?.. Куда хотите затащить?!» Но не было сил ни крикнуть, ни подняться. Рыдания подкатили к горлу, она вцепилась руками в подушку и ткнулась в нее лицом, чтобы никто не услышал этих слез.
«Неужели! — беззвучно кричала она, обращаясь в мыслях к Михаилу. — Неужели ты не чувствуешь, как тяжело мне?!» И сама же себе ответила: — «О-ох, какое ему до меня дело!»
Она металась, как в жару, не зная, чем унять, успокоить себя.
— Хоть бы Настя скорее пришла!..
Когда Мария опомнилась и подняла заплаканное лицо, тишина в доме оглушила ее. Она посмотрела на стену, где были часы, — маятник висел неподвижно. Окно забито тьмой, гремел трамвай, проносясь мимо, и где-то ревели пароходы, — город продолжал жить. Лампа коптила, мигая длинным языком пламени, раскрытая книга лежала на полу. Олейникова потянулась к ней рукой, — и тут услышала чуть знакомый мужской смертельно испугавший ее голос:
— Ничего, лежите… я подниму…
И прежде, чем она успела вскрикнуть от испуга, Иван Забава поднял книгу и положил на табуретку… Что ему нужно здесь? Когда он успел войти?..
Он сидел на ее постели, у самых ног, и вот, нагнувшись к ней, заговорил тихо:
— Простите… Я не мог не придти… я был в той комнате и — все слышал…
— Уйдите!.. сейчас же уходите! — рванулась она с постели. — Как смели вы сюда?
Но парикмахер не тронулся с места и с каким-то тяжелым любопытством оглядывал ее.
— Не бойтесь: я вам ничего плохого не сделаю… и даже, если хотите, никому в обиду не дам… Кто вас заставил плакать?
— Уйдите, говорю вам! — Защищаясь, она метнулась в угол и, надернув на себя до шеи одеяло, прижалась к стене.
Он будто не слышал и продолжал свое:
— Не будем ссориться… Я могу защитить вас… человек я сильный, могу ночью любым лесом пройти, переплыть любую реку.
Он положил ногу на ногу, и тут Мария увидела, что он обут не в сапоги, а в валяные хозяйкины туфли. И побледнела. Боясь пошевельнуться, она ждала нападения и не знала, как предотвратить беду. А парикмахер, быстро взглянув на часы, неторопливо закурил папиросу:
