— Я так и знала…
— Прости, — глаза его засветились нежностью. И этого было достаточно, чтобы снова ей стало тепло на сердце. Чувствуя его близость, слушая его привычный успокаивающий и твердый голос, она ступала легко. На телефонных столбах тонко гудели провода от ветра, чем-то напоминая мотив знакомой, но забытой песни.
— Миша, взгляни… как хорошо кругом. Это — моя весна! — произнесла Мария с молодой и гордой силой. Авдентов обернулся к ней и по выражению лица ее понял, что смысл этих слов для нее особенно значителен и важен.
— Да, — согласился он. — Только уж очень театрально у тебя получается это… В будущем на сцену поступить не собираешься? — Его близость к Марии давала ему право на такую шутку.
— Нет, я не умею притворяться.
Некоторое время они шли молча. Мария попробовала запеть что-то, потом спросила живо:
— О чем ты думаешь?
— Так, ни о чем. Не выспался сегодня, а ты? И что-то холодно…
— Тебе?.. А я совершенно не чувствую. Мне тепло. — И начала снимать свои перчатки: — Давай обменяемся: мои теплее, новые… только малы, наверно? — Проникшись заботой о нем, Мария настаивала, но Авдентов отказался.
— На память, что ли, хочешь отдать? — опять не без лукавства покосился он.
— Да… чтобы ты помнил обо мне… постоянно! — уже с обидой заговорила она. — И помни, если меня забудешь, я тебе никогда, ни за что не прощу! — воскликнула она.
Угроза прозвучала очень смело, но крайне наивно, и оба, взглянув друг на друга, засмеялись.
— Вот тебе доказательство, что я была бы плохой артисткой, — досказала она.
Она не решилась больше настаивать, чтобы Михаил взял перчатки, из опасений, что он поймет ее не так, и ей станет уже больно… Осенью, когда уезжал он, Мария вышила для него полотенце, но он назвал это мещанством, а она расплакалась. Теперь, вспоминая тот день, Мария боялась, как бы не омрачились и эти проводы.
До станционного поселка четыре версты; на полпути лежала речка с крутыми берегами, и над нею выгибался длинный мост. У берегов уже появились закраины, вода подпирала лед, и был он синий, ноздрястый, Мария нагнулась над перилами и с этой восьмисаженной высоты долго глядела вниз. Михаил стоял рядом.
— Миша… наверно, как страшно умирать! — с затаенной тревогой произнесла она вдруг.
— Почему тебе пришла такая мысль?
— Не знаю. Может, потому, что я… мне трудно без тебя жить, — вырвалось у ней невольно. — Ведь я все жду, жду… Если бы ты хотел… ты смог бы. От тебя зависит…
— …переменить это? — досказал он вопросом.
