— А такими же.
— Зачем же я тогда еду?! — воскликнул Егорка.
— Чур, об этом больше ни слова. Лучше трепись о Наташе, о Лизе, о Вале Суриковой.
— Но я ведь правда не люблю себя, — сказал Егорка. — Пойду чайник поставлю, все равно спать не будем. В общежитии никого, споем что-нибудь. Айн момент!
Никита тем временем настроил гитару, попел сам, а когда Егорка пришел, они затянули в два голоса «Однозвучно гремит колокольчик».
Нет той зимы!
3
В день отъезда он проснулся в мыслях о Наташе. Накануне они прощались в селе Коломенском у Москвы-реки. Он думал, что ему будет так просто уехать, но нет!
Они зашли далеко и сели на лавочку. От снега в лесу было светло, и казалось, что еще рано. Впереди на много верст горела огнями Москва, и там еще танцевали в ресторанах, играли на сцене, гудело под землею метро. Наташа в белой шапочке с длинными ушками была симпатична как никогда. Она уже знала, что Егорка не успевает поужинать, и приносила шоколадных конфет, подносила по одной к его губам.
— Хватит кормить, — сказал Егорка. — Поцелуемся.
— Я не умею. Я не умею. Так, да? Не умею.
— Губы не сжимай. Вот так, — поцеловал он ее.
— Ты недолго, я задыхаюсь.
— А ты дыши.
— И дышать и целоваться? А как?
— Ну…
— Ага, уже лучше. А кто тебя научил?
— Сам.
— Зачем говоришь неправду? Я от тебя ничего не скрываю. Я никому не скажу. Ты уже влюблялся?
— По-школьному.
— Ой, расскажи, интересно! — задергала она его. — Хорошая девочка? Хорошо целовалась?
— Кто?
— Она.
— Да никого не было.
— Неправда. Я буду сердиться.
— А я буду тебя целовать.
— Ладно, Телепнев, я тоже научусь. Ой, недолго, воздуху не хватает. Я научусь, только не ругай меня. Ладно? А! Уже лучше? Ха-ха! Я умею, я умею!
— Расскажи, кто в тебя еще влюбился в метро.
— Вчера и сегодня никто. Я их всегда прогоняю. Ты еще не знаешь, какая я ужасная.
— Мегера?
— Не-ет! Немножко вредная. Начинается с того, что я ко всем хорошо отношусь, а каждый принимает это за… Мне было семнадцать лет, один мальчик влюбился — что делать? Славный, глаза голубые, волос кудрявый. Я случайно шла мимо сада больницы, где он лежал, и он позвал меня, попросил купить апельсины напротив. А я очень легко знакомлюсь. Мне его жалко было, Егорка. Он говорил: «Приходите еще, я поправлюсь!» Студент третьего курса, с Дальнего Востока, никого в Москве. Ну что делать? Я ходила три месяца. Иногда он писал мне письма, я показывала их маме. Ну, мама у меня тактичная, она не скажет: «Смотри, осторожней». Она меня знает. Она только говорит, что люди не понимают, к сожалению, добра. Я ей все рассказываю. Сегодня, если мы просидим долго, она все равно ругать не будет, она знает, что со мной ничего плохого не случится.
