В клубе собиралось все меньше народу. Стало пусто и под навесом духана Эремо. Весна была у ворот. Земля звала крестьянина.
Кирилл Микадзе сиял: солнце делало свое дело, земля быстро просыхала.
— Еще неделя, и можно выходить с плугом в поле, — потирая от нетерпения руки, говорил он Тарасию.
Но Тарасий, как вернулся с партийной конференции в Кутаиси, так и ходил все дни хмурый и озабоченный. Какие-то тайные, невеселые мысли целиком поглощали его. Он настороженно присматривался ко всему, что делалось вокруг, и замечал много такого, на что раньше просто не обратил бы внимания.
В одно апрельское утро Тарасий и Бачуа сидели в конторе артели и читали письмо, полученное от волжских колхозников. Вдруг из комнаты исполкома донесся громкий, гневный голос Эремо:
— Как вам заблагорассудится, так и распоряжаетесь! Что ж это, по-вашему, законно? Это, по-вашему, справедливость? В прошлом году мы с Барнабой платили поровну, а теперь мне налог удвоили, а ему скостили наполовину! Почему? Из какого расчета? Барнаба запустил два новых постава на мельнице, целую дюжину коз пригнал из Цхенис-Цхали, у него амбары ломятся от зерна! Что ж вы одного меня режете? Не буду платить — и все! — кричал духанщик, размахивая налоговой повесткой перед носом финработника Никифора Иремашвили.
Никифор в старое время служил счетоводом в Хонском банке. Поросшее редкой растительностью лицо его напоминало плохо ощипанную куриную тушку, а на носу красовались очки, назначения которых никто не мог понять. Принимаясь писать, Никифор их снимал; разговаривая же с кем-нибудь, упирался подбородком себе в грудь и смотрел на собеседника поверх очков. Характером Никифор был человек смирный, и недовольные действиями председателя крестьяне, не смея ничего сказать самому Дашниани, частенько срывали свою досаду на сельском финработнике. Сейчас Никифор знал, что в соседней комнате сидит Тарасий, и поэтому храбро встретил натиск разъяренного духанщика, — он даже голос повысил:
— Гражданин духанщик! Прошу не орать! Здесь лишенцам кричать не полагается! Здесь государственное учреждение Советской власти!..
— Ты кому это говоришь, недоумок? Мне? — взвился Эремо и грохнул своим огромным кулачищем по столу. Огромная чернильница подскочила на пол-аршина.
Тарасий перестал читать, поднял голову. Потом подошел к двери, прислушался. Лицо его стало очень внимательным, напряженным, между бровями появилась глубокая складка.
Бачуа удивленно посмотрел на него.
