Женщина неподвижно лежала на кровати, прикрыв глаза рукой.
Меки вдруг перестал слышать удары своего сердца. Он вздохнул с облегчением: успокоилось наконец.
— Сапоги сними, парень, постель мне испачкаешь, — сонно пробормотала женщина. Меки подождал, но больше она ничего не сказала.
Она лежала совсем тихо, не снимая руки с лица.
Меки потерянно смотрел на нее.
Женщина повернулась на бок, халат распахнулся, обнажив белую красивую ногу, она пошарила рукой, но до полы не дотянулась и снова замерла.
Послышалось мерное дыхание спящего человека. И Меки подумал: дай ей волю, она будет спать так до второго пришествия, а на все другое ей наплевать и ничего ей больше не нужно.
Меки на цыпочках подошел к кровати, прикрыл обнаженную ногу женщины и, положив рядом с подушкой чистую, не смятую еще трехрублевку, вышел из комнаты. И пока он крался по коридору, слышался ему визгливый смех женщин и бесшабашная песня Дахундары.
А дождь все лил.
Когда разразилась война четырнадцатого года, муж Марты Гордадзе, не желая, идти в солдаты, по совету сельского лекаря вогнал в икру правой ноги конский волос. Ранка загноилась. Чтобы она не заживала, он приложил к ней кусок воска и явился в воинское присутствие. От войны он действительно избавился, но это стоило ему жизни — он умер от заражения крови.
Марте пришлось работать и за себя и за мужа. Непосильный труд и бедность сделали свое: молодая женщина рано увяла. В тридцать пять лет лицо у нее было все в морщинах, и она так истаяла телом, что казалась совсем старухой. Обычно Марта отдавала свою землю исполу, но бывало, что и сама с превеликими трудами и муками засевала свой клочок. В прошлом году исполком помог ей семенным зерном, комитет бедноты одолжил быков. Но найти вовремя плугаря, чтобы запахать участок, ей не удалось. Всходы запоздали, кукуруза не вызрела до осенних дождей, и початки почернели на корню. В этом году она снова решила сдать землю внаем и пришла к Барнабе Саганелидзе.
— Я ведь говорил тебе, что не нашел человека. Я и так слишком много набрал участков, не знаю, как с ними справиться, — сказал Барнаба.
— Знаю, Барнаба, знаю… Я сама нашла человека, потому и явилась. Хрикуна, работник духанщика, сбежал от него и ходит без дела. Дай ему два-три рубля, он тебе спасибо скажет, а мы так до смерти будем за тебя бога молить!
На следующий день опухший от пьянства и от бессонных ночей Меки с трепетом входил во двор к Саганелидзе. После жестокого крушения всех надежд бедолага быстро спустил в духанах накопленные с таким трудом деньги. Одежда, в которой ушел он от Эремо, была так изношена, что Меки не решался при людях садиться, боясь, как бы штаны не треснули по шву в самом неподобающем месте.
