— Ни звука! Попробуй только пикнуть — прикончу на месте! — прошептал духанщик прямо в ухо перепуганному парню.
Меки — тоже шепотом — взмолился:
— Пустите меня, безбожные вы люди! Я же ничего не знаю! Ничего не знаю…
Эремо принес веревку, и Меки связали руки и ноги.
Барнаба умылся, отряхнул полы чохи и вышел под навес; в наглухо закрытой комнате ему не хватало воздуха. Не будь Хажомии, они, пожалуй, и не справились бы с этим сумасшедшим.
У Меки посинели и набухли пальцы — так туго стянул на руках веревку Хажомия. Ухорез не забыл той ночи на берегу Губис-Цхали, когда непрошеный заступник Талико швырнул его в заросли прибрежных колючек. Ну так пусть теперь валяется здесь, корчится на полу, пока не кончится сход!
От боли и досады Меки готов был расплакаться. Он дрожал всем телом, слезы душили его. Но пока те трое оставались в духане, он не издал ни звука. Он боялся, что ему не простят даже слез, чего доброго, раскроят голову топором — и прощай. Меки постарался сделать вид, что он спокоен, что не произошло ничего особенного: дескать, случилось так случилось, но скоро эти люди поймут, что он ни при чем. Эта маленькая хитрость — первая хитрость в жизни Меки — удалась ему. Эремо быстро остыл.
— Останешься тут, — сказал он Хажомии. — Присмотри за этим полоумным, пока не вернется Машико. И никому не открывай! Ну а если этот вздумает подать голос…
Эремо не договорил — только сверкнул глазами на Меки, поворошил огонь в очаге и, кликнув Барнабу, ушел вместе с ним.
Хажомия снова налег на водку.
— Что-то меня сегодня не берет! — пожав плечами, сказал он. Потом встал и настежь отворил дверь кухни — чтобы ему было видно Меки.
— Что, Хрикуна, хочешь перепрыгнуть через девять бурок?
Он был уже изрядно пьян и цедил слова сквозь зубы, как бы нехотя, даже этим стараясь унизить Меки.
— Протягивай, брат, ножки по одежке, не лезь из кожи вон, не то… Видишь, что с тобой стряслось? Валяешься связанный, как хряк у продавца на базаре.
Вдруг он вскочил, подбежал к окну. По улице шла Талико — Барнаба прогнал ее со схода, у него было строгое правило — ни за что не позволять своим домашним появляться там, где его могли помянуть непочтительным, грубым словом.
— Талико! — крикнул Хажомия.
Но девушка не отозвалась и не остановилась, словно это окликнули не ее.
Недолго думая, Хажомия выскочил на улицу:
— Ты все еще сердишься, Талико?
— Убить тебя мало было в тот вечер!
— Что же поделаешь, Талико! Не могу я вечно держать себя в руках, — чистосердечно признался Хажомия.
