— Скажи, комиссар, — подходит ко мне до тех пор молчавший Пашкевич. — Ты не ослышался? Это были действительно днепропетровские партизаны? Но ведь там степь. Голая степь! В моем представлении не укладывается: степь и партизаны…
— Так ведь это же криворожские горняки, Николай! — горячо перебивает Рева. — Шахтеры! Рабочий класс! Они не отдельно по хатам сидят — одной семьей живут. Их рабочая спайка крепкая: кровью спаяны. Не впервой им за оружие браться. Их, браток, ничем не запугаешь. Они свою силу знают. Она десятками лет в забастовках, в революции, в гражданской войне проверена, эта шахтерская сила.
— Но если в степи это можно, — медленно говорит Пашкевич, — в голой степи, так как же мы смеем в лесу без толку сидеть?..
Солнце уже поднялось, и солнечные блики трепещут на желтой листве. Я думаю о сегодняшней ночи. Она привела нас к радиоприемнику, связала со всей страной. У меня такое ощущение, словно вот сейчас, рядом, незримо стоит весь Советский Союз: партия, армия, народ. Мне бесконечно радостно от этого и в то же время мучительно стыдно — стыдно за бездействие, за то, что до сих пор мы по-настоящему не начали борьбу…
*
В тот же вечер мы — у «Вороньей деревни». Из кустов вместе с Каверой выходит мужчина. Он невысокого роста, плотный, в черном кожаном пальто. Чуть одутловатое лицо его давно не брито. Небольшие, глубоко запавшие глаза в красных прожилках — видно, от усталости и бессонных ночей.
— Товарищ комиссар? — голос у него глухой, хриплый, усталый. — Сень Иосиф Дмитриевич.
Мы садимся на оголенные корни «Вороньей деревни». Сень говорит медленно, однотонно, и только изредка прорываются у него взволнованные нотки.
Оказывается, многое изменилось с тех пор, как мы впервые слушали Каверу.
Правда, Сеню пока не удалось установить связи с Трубчевским и Суземским райкомами партии — они по-прежнему в глубоком подполье, но он узнал, что многие бойцы Середино-Будского отряда и кое-кто из членов райкома после боя в урочище «Две печи» благополучно ушли в Хинельские леса. Наладил он связь и с местными подпольщиками. Их донесения говорят, что эсэсовские дивизии только что покинули район. Очевидно, фашисты считают, что очаги сопротивления разгромлены, а пожары, виселицы, расстрелы привели в трепет и повиновение советских людей. И фашисты обнаглели: по двое, по трое ходят они по лесным дорогам, забирают скот в селах. Больше того: фашистское командование оголяет гарнизоны в Буде и крупных селах. По мнению Сеня, это не только потому, что немцы считают себя в безопасности. Снятые гарнизоны неизменно направляются на северо-восток — в сторону Москвы. Туда же движутся через район войска из Германии. В том же направлении идут грузы.
