– Как ты это делаешь?
– Что? Крашу их?
– Да.
– Дело практики.
– Значит, ты специально выбрала шорты под цвет ногтей? – я поднял голову, чтобы увидеть ее реакцию.
– Разумеется.
Амелия улыбнулась, но ее голос был не громче шепота, словно она тоже боялась нарушить накаленную обстановку. Я выпрямился, и между нами осталось всего несколько сантиметров пространства.
– Зачем?
Это казалось таким незначительным, таким пустячным, хотя сама задача требовала много времени и сил, а Амелия даже не могла увидеть результат.
– Вся суть в мелочах… разве ты еще этого не понял, здоровяк?
Она произнесла «здоровяк» тем же тоном, каким я произносил «милая».
– Милли, когда погибла твоя мама? – мой голос был даже более ласковым, чем мои прикосновения.
– Мне было восемнадцать. Она болела на протяжении двух лет. Никто не думал, что она протянет так долго, но мама знала, что ей нужно держаться хотя бы до этой поры. Я должна была быть совершеннолетней, чтобы стать официальным опекуном Генри.
– Но кто же заботится о Милли? – прошептал я.
– Я не нуждаюсь в заботе, Таг, – так же тихо ответила она. – Я уже давно пытаюсь тебе это сказать.
– «Нуждаться» и «хотеть» – это разные вещи.
Я сглотнул, пытаясь убедить себя, что не хочу того, чего очень-очень хотел. Когда я не перешел к активным действиям, Милли шагнула ко мне и осторожно обвила руками мою талию. Затем прижалась щекой к моей груди и прислушалась к бешено колотящемуся сердцу. Я не мог этого скрыть. Милли была слепой, но в то же время замечала каждый чертов пустяк. Я так же осторожно обнял ее и опустил свои крупные руки на ее стройную спину.
– Можно тебя о кое-чем спросить, Таг? – Ее голос звучал тоненько и жалобно, будто она обращалась к моему сердцу, которое находилось прямо под ее губами. Его ответного лихорадочного биения должно было быть более чем достаточно. Наверное, поэтому Милли и не стала дожидаться устного ответа. – Ты боишься поцеловать меня?
– С чего бы мне бояться?
Я чертовски боялся.
– Потому что поцеловать слепую – это все равно что обокрасть нищего или солгать священнику, разве ты не знаешь? Все равно что ударить ребенка или утопить котенка. Это непростительный грех.
Я выругался себе под нос, отчасти смеясь из-за ее дерзости, отчасти злясь из-за ее проницательности.
– Или, возможно, ты думаешь, что, дернув за эту ниточку, распутаешь целый клубок. Что это один из тех невинных поступков с пагубными последствиями.
– Дело не в этом, Милли, – соврал я.
