Кешерю все еще спал. Марко с улыбкой посмотрел на него, и его самого стало клонить ко сну.
«На сей раз все обошлось… — устало подумал он. — Но в одиночку больше ты никуда не пойдешь, дружок! Твое счастье, что вокруг такая неразбериха. А будь здесь порядок…»
Улыбаясь, он засунул руки в глубокие карманы солдатских брюк и начал ходить по комнате. Ему следовало бы добавить: «А будь здесь порядок, давно бы мы тебя отсюда выставили…» Но ведь именно тот порядок вещей, который он имел в виду, как раз и рушится сейчас, точно карточный домик, и уже никому больше его не восстановить. И вой мин, треск автоматных очередей возвещают городу наступление новой эры, в которой и его, Марко, наконец станут называть настоящим честным именем…
Все утро Золтан Пинтер читал и выписывал на небольшие прямоугольные листочки бумаги данные для своего будущего реферата. Он уже третий год работал над монографией «Венгерский язык в эпоху реформы», просматривал нужную литературу, делал в библиотеке выписки, но от непосредственного написания реферата был еще дальше, чем прежде. Результатом его многолетних усилий было несколько тысяч вот таких небольших листков. Во время вынужденного перерыва в работе он думал о реферате с чувством неутолимой жажды, теперь же оно сменилось не менее сильным ощущением тяжести на сердце. Он перебирал листки, вскакивал, ходил по комнате, прислушивался к дальним разрывам мин и редкому лаю зениток, хотя на сей раз гула самолетов не было слышно. Ему то и дело приходилось отвлекаться, а стоило вернуться мыслями к реферату и просмотреть кое-что из своих пометок, как тут же возникало чувство неудовлетворенности: материала было все еще слишком мало.
Тему эту он выбрал еще на первом курсе. До поступления в университет он почти не представлял, что такое языкознание, а в университете это был обязательный предмет, и притом один из главных. Всю первую лекцию он промаялся, склонившись над партой. Ровно в десять часов двадцать минут в лекционный зал вошел пожилой, лысый, высохший человек, аккуратно поправил своими длинными пальцами разложенные на столе стопки карточек, а затем размеренно, выделяя каждое слово, совершенно бесстрастным голосом принялся бубнить себе под нос даты и вычурные старинные словообразования: «тромбета», «тромбита» и так далее. Золтан лишь потом узнал, что профессор приводил данные об эволюции слова «тромбита». Постепенно ему полюбилась эта спокойная наука, изучающая жизнь языка. Языкознание с его мелкими, но конкретными фактами привлекало его больше, чем читавшиеся в главном здании лекции по философии и литературе. Он считал их туманными, пустыми и скучными, а лекторов — обманщиками, пытающимися подвести весь мир под свою собственную мерку. С согласия профессора он выбрал тему о состоянии языка в эпоху реформы и окунулся в работу с такой страстью, что вплоть до самого призыва в армию ничего вокруг не замечал. Теперь же реферат стал казаться ему бессмысленным и мелким, да и условий для работы над ним не было. Он нетерпеливо отбрасывал в сторону исписанные листы и почесывал затылок, по привычке то отвинчивая, то завинчивая колпачок ручки.
