Кешерю выхватил из кармана плаща раскрытый складной нож и, обхватив ладонью покрепче, дважды быстро всадил его в шею гитлеровца.
Немец на секунду застыл, скрючившись на корточках.
— Mensch…[6]
Больше он уже ничего сказать не смог. Глаза его расширились, он осел на землю, затем медленно повалился вперед.
Остальные еще не поняли, что случилось, когда Кешерю, отбросив лопату, которую он держал в левой руке, выскочил из ямы и побежал в переулок. Гажо опомнился первым и крикнул ему вдогонку:
— Эй! Не туда бежишь!
Он тоже выскочил из рва и, не раздумывая, бросился вперед, к линии фронта. Все это время его мысли были заняты русскими солдатами, находившимися совсем рядом, и теперь ноги сами несли его к ним. Но не успел он сделать и трех шагов, как споткнулся об убитую собаку и упал. И только теперь, лежа на земле, он подумал, что перейти линию фронта в одиночку он не имеет права. Перед его глазами встал Золтан Пинтер, тот самый Пинтер, который вернул ему бумагу с перечислением всех его проступков, который бежал вместе с ним из Дьёра, обеспечил его едой и ночлегом и которого теперь нет рядом. Его недолгие колебания были прерваны треском автоматов. В воздухе засвистели пули: видимо, их засекли советские солдаты. Гажо вскочил на ноги и, свернув в переулок, бросился вслед за Кешерю.
Когда они добрались до Пешта, уже смеркалось.
— Быстрей, старик! — подгонял Гажо своего спутника. — Если нас схватят на улице после семнадцати, расстреляют на месте.
Полученный урок научил их опасаться новых проверок. Они пробирались переулками, избегая больших перекрестков. Заводской квартал, который они пересекали, был сплошь завален обломками и рыжеватыми грудами битого кирпича. После летних и осенних бомбардировок здесь не осталось ни одного целого здания. Но это были старые раны, люди к ним уже приспособились. Они и в разрушенных домах отыскивали отдельные, чудом уцелевшие комнаты, окна которых можно было забить досками. К наружным дверям комнат верхних этажей подставляли лестницы, воронки от бомб закрывали настилом и в кирпичной пыли протаптывали извилистые тропы. Прохожих почти не было, но неподалеку от улицы Арены Гажо остановила босая, растрепанная девочка.
— Дяденька солдат, дайте кусок хлеба… Есть очень хочется…
Гажо, у которого ничего не было, опустив глаза, прошел мимо. Девочка, не отставая и не спуская с него глаз, тихо трусила рядом.
— Дяденька, пожалуйста, мой папа тоже был солдатом… Пожалейте меня, я два дня ничего не ела…
