Небо, затянутое свинцовыми тучами, было монотонным и скучным, точно в городе никогда не показывалось солнце. Вдоль грязной улицы, которую в последние дни совсем не подметали, ветер гнал клубы пыли, мусор, обрывки газет. Из часовни на площадь Геллерта просачивались торжественно-тихие звуки органа. По мосту проходил отряд эсэсовцев — молодых рослых парней, вооруженных автоматами и одетых в пестрые полевые комбинезоны. Они нестройно горланили песню о фатерланде. Прохожие, в большинстве уже знавшие о том, что Будапешт окружен русскими, опускали пониже головы и спешили пройти мимо.
Новенькие сапожки гитлеровцев с короткими голенищами, аккуратно подогнанное снаряжение, налитые здоровым румянцем щеки и показная бодрость были вызывающе демонстративны в этом многострадальном, парализованном городе.
Золтан тоже помрачнел. У него возникло неопределенное, но угнетающее предчувствие: раз гитлеровцы поют, значит, война в Будапеште затянется надолго. Над водой парили чайки. Лениво взмахнув крыльями, они почти неподвижно повисали в воздухе рядом с мостом, поглядывая своими маленькими черными глазками на прохожих и требовательно крича, почти рыдая. Но крошек им никто не бросал. Золтан глядел вниз, на Дунай, на завихрения водяных струй возле каменных опор, на то, как свирепо бушует под мостом поток, словно стремясь вырваться из окруженного города.
У моста на пештской стороне по-прежнему стоял на посту жандарм с металлической бляхой на груди, но он не удостоил их даже взгляда: по мосту проходило довольно много народу, в том числе и солдат. Дойдя до улицы Ваци, они свернули налево и через несколько минут оказались возле массивного пятиэтажного углового дома, изуродованного какими-то куполами и старомодной лепкой. Здесь и находилась брошенная квартира Кохов. Никого не встретив на полутемной лестнице, они поднялись на третий этаж.
Золтан достал ключ, отданный ему матерью. Однако, несмотря на все его старания, он почему-то не мог не только открыть замок, но даже вставить ключ в замочную скважину. Они беспомощно топтались на лестнице, думая уже, что Пинтерне дала им не тот ключ, как вдруг послышался скрип и дверь приоткрылась. Золтан, поразившись, отступил назад, увидев в проеме двери лохматую голову своего родственника Тивадара Турновского.
— Дядюшка Тото! А вы что здесь делаете?
— Живу, сынок! Живу здесь, — ответил долговязый, необыкновенно тощий человек приветливым фальцетом, который частенько передразнивала вся родня, как только речь заходила о Турновском, или, как его звали в семейном кругу, дядюшке Тото. — А я ведь узнал, что это ты, сынок. Провертел в двери дырочку, заглянул в нее и сразу увидел, кто звонит. Выходи, Илма, — сказал он, обернувшись и застегивая добротную шубу, наброшенную поверх пижамы.
