Он был доволен, что сделал правильный ход на шахматной доске. Шахматы были его слабостью. Остальные игры он не принимал, потому что они не имели ничего общего с умом.
— Я прошу тебя... не надо... Не губи меня... все равно, я эти деньги должен взять... — Страуд не забыл прибавить: — и медальон тоже... У меня нет другого выхода. Хочешь, я потом верну тебе их... Вдвойне отдам... Буду даром работать на тебя, наколю дров на зиму... Но сейчас ты мне их отдай... медальон тоже...
— Не унижайся. Человек не должен унижаться. Не имеет права. — Мужчина расставлял ловушку Страуду. Он был доволен Страудом. И даже, если хотите, уважал его. Потому что его противники обычно бывали грубы и неотесанны и не умели принять уровень игры.— Потом сам будешь презирать себя. Пожалеешь о сказанном. Как бы ты ни был слаб в сравнении со мной, все равно ты не должен бояться. В конце концов не силой ведь все решается, есть еще что-то выше силы. Вот на это ты и должен рассчитывать.
— Встань... встань, когда с тобой разговаривают, — заорал Страуд и попал в ловушку. Разъяренный, он подскочил к мужчине и дернул его за ворот. — Ведь я просил тебя!.. Очень просил!.. Просил ведь, не так ли?.. Почему ты меня губишь? Ведь знаешь, что не уйду... знаешь, что я должен победить... У меня нет другого выхода... И знаешь, что это невозможно... Почему ты не слушаешь меня... почему, почему?..
Громадное тело мужчины приподнялось с постели, в секунду великан отвел руки Страуда от своего ворота, подмял его под себя и начал душить. Это он тоже проделывал с большим удовольствием. С еще большим даже. После тонких шагов грубость и сила приобретают особый смысл. Страуд делал безнадежные попытки высвободиться из великаньих клещей, лицо его посинело, глаза были широко раскрыты, и взгляд прикован к потолку, на котором колебалась слабая тень от абажура. Сейчас в этой тени уместилась вся его жизнь. Он с трудом выпростал руку, потянулся к карману, вытащил револьвер, поднес к виску мужчины и выстрелил. И только после второго выстрела почувствовал, что клещи на горле расслабились. Он закрыл глаза, и тень от абажура исчезла. Сам он не слышал звука выстрела. Ему показалось, что просто-напросто двенадцать мужчин пошевелили стульями и получилась имитация этого звука: бум... бум...
Он выстрелил не только из инстинкта самосохранения, но и потому, что его заставили унизиться. Его, который всю жизнь унижался, но унижался бессознательно, как-то буднично, сам того не ведая. И он понял, что если б даже его не пытались задушить, он бы все равно выстрелил, потому что на этот раз его унизили вопиюще, напоказ, у себя же на виду.
