Ловкач-шофер, распугав воробьев, вывернул машину и, дав задний ход, уткнул ее корму в окошко, через которое принималось молоко. Щелкнула дверца, и на бетон выскочил молодой парень в солдатском френчике без погон, в солдатских же брюках и резиновых больших сапогах. Увидав полыхающую рыжим огнем шевелюру, Тоня почувствовала острый укол в сердце. Это же Сенька! Ей-богу, Сенька!
Сначала Тоня обрадовалась, затем испугалась. Хотелось ей в первый момент крикнуть: «Сенька, откуда ты?!», да сдержалась. А парень с огненными волосами уже увидел ее, узнал, тоже оробел, стоял и смотрел, переводя взгляд с чемодана, который притулился у старой рамы без стекол, на сверток. Вдруг, вспомнив, зачем он тут, отвел взгляд и быстрым шагом направился мимо, к дверям в служебное помещение, за которыми только что скрылся бородатый.
Оттуда долго были слышны басовитые повторения насчет профилактики и звонкие наскоки: «А нам какое дело! Обратно я, что ли, повезу?» Но вот, наконец, дверь отворилась и на улицу вылетел Сенька. Он кинулся к машине, залез на цистерну, отвязал толстую, всю в кольцах, трубу и сунул ее в окошко. Потом включил мотор, дал газу и, высунувшись из кабины, стал смотреть туда, куда текло молоко. Тоню он словно не замечал. На самом же деле Сенька был ошарашен встречей и не знал, как себя вести. Тоня была для него не просто соседской девчонкой, не просто одноклассницей, а кем-то более значительным, кем — он и сам не мог бы сказать.
Тоня стояла, глядя растерянно на происходившее, но потом пришла в себя, вернулась и села на уже обжитую деревянную раму. Антошку она положила на колени, откинула уголок одеяла в белом пододеяльнике и вгляделась в личико спящего сына.
Пока ехала в поезде, постаралась Тоня забыть про свои беды, думая о встрече с родными местами, с матерью, а вот встретился рыжий Сенька — и всколыхнулось все, от чего она бежала сейчас в деревню.
Думая об Олеге, который остался в городе, видела она себя в комнате комбинатовского общежития с цветастыми шторами на окнах, одинокую, ждущую стука в дверь: не Олега ли там шаги? Он всегда приходил неожиданно, никогда не был точен, появлялся шумный, веселый, нетерпеливый. Потом Тоня видела себя в большом гулком цехе с сырым, тяжелым воздухом, пропитанным парами мокрого кожкартона. Затем память перескакивала в холостяцкую комнату Олега, стены которой были оклеены цветными фотоснимками культуристов и рекламными проспектами заграничных вин. А вот и он сам, Олег, в белой бумажной рубашке с расстегнутым воротом и в желтеньком куцем пуловерчике, на котором Тоня заштопала две маленькие дырочки — обе были прожжены сигаретами. Олег, как и Семен, был веснушчатый, только волосы у него почти белые, с желтоватыми прядями на висках.
