Парни оказались действительно молоденькими, с веселыми от недопитой бутылки красного вина глазами. Они никак не прореагировали на пробуждение старика, на то, как он одевался, вытаскивал из чемодана умывальные принадлежности и даже зачем-то, зачем, он и сам не знал, надевал пиджак с орденскими колодками.
И лишь когда он вернулся в купе, неся с собой обязательный стакан утреннего чая, один из них, тот, что матерился, по-панибратски тронув его за плечо, сказал, знающе сведя брови:
— Что, дед, пришлось повоевать?
— Пришлось, внук, — ответил в тон ему старик и занялся чаем.
А тот, глядя на его колодки так, словно старика не было в купе, стал объяснять приятелям стариковские награды.
— У батьки такие же были. Только вот ордена не хватало. За что же орден у тебя, дед?
— За кровь, внук. Рассказывать я не люблю. Но мне есть что тебе сказать. Я до войны учителем был, и мать у меня была учительницей. Женился я на учительнице. Не принято было в нашей семье браниться. И до фронта ни разу не матерился я. А там, в этом аду, пришлось, когда солдат в атаку поднимал, когда танк горел и я тоже, когда пуля-дура на глазах друзей косила, и при массированных налетах, когда вместо людей воронки черные в земле оставались… От бессилья, от ненависти, от обиды за человеческий разум матюгался. И еще грешен — в госпитале полевом, хотя там хирург женщина была. Не вытерпел, сорвался… Вернулся домой в сорок шестом. А нервы все еще гудят, и в голове засела где-то все еще она, проклятая война. Иную ночь ничего просплю. В другую — опять атаки, налеты, бои — сердце разрывается. Маша трясет меня. Разлеплю глаза, сяду на кровати — она вся в слезах: Митя! Как ты ругаешься! Ведь Славка услышит (это сын мой, уже подрастать стал). Успокоюсь. Машу успокою. Похожу, покурю, лягу, — и снова она, проклятая война, наваливается. А Славка тут же спит, комнатенка маленькая. Думал, так я им жизнь искалечу. Но проходить стало понемногу, года за два я ее изжил. А ты вот тут ни за что ни про что этажи загибаешь…
В конце пути старик совсем сошелся с ребятами, и в Москве они направились провожать его, пересаживать на другой поезд.
На небольшую, мало кому известную станцию старик приезжал через день утром. Он знал, что до военного приграничного городка от станции еще километров пять, и потому, не мешкая, стал приглядывать себе машину.
Но площадь у станции была пуста. Лишь на дороге стояла темная «Волга», к которой направлялись двое широкоплечих в форме.
