Как раз установилось бабье лето, и земля после дождей разморенно дышала маревом под теплыми лучами солнца. Березы, одевшись в золотые сарафаны, еще не роняли листа; в природе стояла знакомая, чуточку торжественная грусть. Юлиан шагал легко. За долгую дорогу успел обо всем передумать, все переворошить в памяти. Предвидя встречу с родными, особенно с внуком Колькой, улыбался, а когда перескакивал мыслями к главному событию — хмурился: там ли поставят трактор, где бы ему хотелось? Как-то не успел расспросить об этом ни у Лиды, ни у Яши, ни у Маторина, ни у кого, кто из своих, деревенских, навещал его в больнице. Неужто Маторин не догадается?..
Юлиан передохнул только один раз: где-то на середине пути выкурил папиросу, умылся у студеного родничка.
Ближе к полудню он уже подходил к Ошлани. Учащенно забилось сердце: там! Там, на взгорье, где некогда стояла старая часовня, толпился народ, там чернел знакомый силуэт трактора, который словно плыл над головами людей. Он стоял там, куда впервые его привел в далекие тридцатые Ефим Вяткин. Юлиан почувствовал в ногах тяжесть — то ли от усталости за длинную дорогу, то ли еще от чего. Он пошел медленно, маленькими шагами, словно боясь уронить что-то хрупкое, драгоценное…
Его никто не заметил, да и он сам не хотел этого. Может, впервые в жизни Юлиан был благодарен судьбе за свой высокий рост: он стоял позади всех, но прекрасно видел все, что тут происходило. Поначалу Юлиан ничего не слышал и не видел, кроме трактора. Взгляд Юлиана метнулся на сиденье, на руль, скользнул к радиатору, из которого торчала заводная рукоятка (тут же мельком отметил: не та рукоятка, похоже, ребята приспособили от современного трактора)… На сером цементе постамента ярко выделялись буквы: «Слава труду». Только потом Юлиан перевел взгляд на людей. Вон стоят Маторин, Рогожников, Яша, Семкин; заметил и Анюту с Лидой, зятя Николая, внука Кольку…
День выдался тихий, безветренный, и Юлиан, хотя и стоял неблизко от трактора, хорошо слышал все, о чем говорили выступающие. Вот началось посвящение в хлеборобы (хорошее дело кто-то придумал!). К постаменту вышел Семкин и стал громко и торжественно читать клятву:
— Вступая в ряды хлеборобов, я обещаю вам, дорогие односельчане, что буду верен земле-кормилице всю свою жизнь, буду бережно к ней относиться, умножать ее богатства, овладевать сложной техникой, хранить лучшие традиции наших отцов-сеятелей, помнить всегда имена тех, кто не жалел своей жизни ради прекрасного настоящего…
