— Просо?! — взревел Момчил и вскочил на ноги. Раскатами грома гремел его голос, зловещими молниями сверкали глаза. — Ты хочешь, чтобы я просо сжал? А знаешь ли ты этому просу цену? Видишь теперь, — обернулся он к Бойке, — с каким человеком ты спала эту ночь? Я пушинке не давал на тебя упасть, а он тебя толкает под нож, лишь бы собственную шкуру спасти! Нет, Иван, я так думаю: верней всего будет и быка заколоть, и просо сжать. Разом за все рассчитаться. И не мешкая. Нынче же ночью!
Глаза его налились кровью. Толкнув дверь ногой, он вошел в соседнюю комнату. Наклонился, поднял с кровати Иванов клинок. Вытащил его из ножен. В этой сверкающей полоске стали увидел он свое спасение — как моряк, стоя на палубе тонущего корабля, видит спасение в мелькнувшей вдали полоске берега. Обернулся Момчил, Иван стоял у стены — бледный, словно мертвец. Бойка по-прежнему не сводила с мужа обезумевших глаз. Глаза эти молили: пощады! Пощады? А разве вы пощадили меня, когда… Дом зашатался… Затрещали стены, потолок обрушился, пол ушел из-под ног. Вино из жбана разлилось лужей крови на пестром ковре, потекло к двери, обагрило порог. Не вино это — кровь человеческая!
Он выпустил ножны из рук. Они упали, громко звякнув о железную подкову, приколоченную на счастье у порога горницы. Звон разбудил спавшего в колыбели ребенка. Мальчик спросонья захныкал, заскулил, как котенок. Момчил вздрогнул. Остановился. Заглянул глубоко в собственное сердце. И какой-то внутренний голос сказал ему:
— Оставь, не безумствуй! Подумай о невинном младенце, что лежит в колыбели. Как переступит он труп матери, когда вырастет и придет ему пора выйти к людям? Побежит жизни навстречу, споткнется о него, упадет и разобьет нежную свою головку. А когда поцелует отцовскую руку, на губах его навеки останутся пятна крови. Будь другом мне, Момчил, послушай меня!
Рука Момчила еще сжимала кинжал, но он уже сдался.
— Хорошо, — ответил он голосу сердца, — я послушаю тебя.
Выпустил из рук кинжал и глухо проговорил:
— Убирайтесь оба из моего дома!
Иван, как безумный, смотрел на него, не веря своим ушам.
— Вон! — в ярости крикнул Момчил.
Ночной гость и Бойка неслышно проскользнули мимо него и исчезли. Дом опустел. Момчил прошел в соседнюю комнату и упал на колени перед колыбелью сына. Наклонился над ребенком. Завидя отца, мальчик приоткрыл крохотный свой ротик, сверкнули два перламутровых зубика. Протянул ручонки, пытаясь поймать длинные отцовские усы.
