— Слезь-ка, дай мне на него глянуть с твоего места! — взмолилась бабушка Гена, дергая его за рукав.
Марко нехотя сошел с камня — что делать, не мог же он отказать бабушке Гене. Старушка поднялась на камень и впилась глазами в рослого мужчину, который быстрым шагом приблизился к шеренге партизан и остановился как раз против нее. Он обвел взглядом ряды парней в кепках, в тяжелых подкованных башмаках, с автоматами на груди. Потом оглядел стоявшую за ними толпу. И тут глаза его встретились с ее глазами. Бабушка Гена обомлела. Сердце ее замерло. Ноги подкосились.
— Сынок! — беззвучно прошептали губы.
Полковник узнал ее сразу и безошибочно — так ягненок, отлученный от матери, инстинктивно узнает ее среди целой отары. Узнал по тому, как сжалось у него сердце; узнал по ее глубоко ввалившимся глазам. Самым дорогим глазам на свете. Но вместо того, чтобы кинуться к ней сквозь ряды партизан и заключить в свои объятия, он выпрямился, взял под козырек и громко крикнул:
— Здравствуйте, товарищи партизаны, мужественные сыны свободного болгарского народа!
Голос его зазвенел в ушах старой женщины. Голова у нее закружилась.
Дружно ответили партизаны.
— Он! — вскрикнула бабушка Гена, обернувшись к Марко.
— Кто?
— Пешо. Сын…
— Дай посмотреть на него! — Марко подпрыгнул, но советский полковник уже прошел дальше…
А потом все завертелось, словно в каком-то сне. Полковник Петр Михайлов и его старенькая сухонькая мать, в полинявшем платке и шерстяном сарафане с прилипшими соломинками из телеги Марко, сели в сверкающий на солнце большой автомобиль. Словно корабль, плыл он по желтому морю кукурузы, увозя дорогого гостя к родному дому. Рука полковника гладила голову старушки, а глаза глядели и не могли наглядеться на сады, бахчи и деревья родного края.
— Мама, вон груша над Нойковой мельницей. А куда же девалась сама мельница?
— А ты разве не знаешь? Наводнением ее снесло. Ты ушел осенью, а на другую весну у нас наводнение приключилось. Некому было помочь мне отогнать овец на Верхний край. До одной утопли, все оттого, что тебя не было. Наказывала я тебе, чтоб поскорей возвращался, да только ты не послушался.
— Немножко задержался я, мама, но все-таки, видишь, вернулся.
— Немножко… Двадцать один год ждала тебя.
— Чорба-то поди остыла..
— А ты помнишь? До чего славным мальчонкой был, родимый ты мой. Теперь совсем взрослый стал, а все такой же. Я только глянула на тебя — и сразу узнала. Только звездочку носишь на другом месте.
