— Вот это как раз для меня! — поддержал шутку Обручев. Со всех сторон офицеры предлагали свои рецепты приготовления «гигроскопической» каши. В вагоне минут пять стоял смех. Над Обручевым подтрунивали, он же сидел у окна и спокойно доканчивал вторую порцию макаронов.
…Рядовой Зюзин принялся собирать посуду. Офицеры разошлись по купе. Назаров хотя и казался веселым, на самом деле, встретившись с этим человеком на станции, до сих пор не мог успокоиться. Кто он, этот Ефим Козельский? Не тот, конечно, Ефим. Да разве не узнал бы он своего друга! Он был повыше. И глаза не такие. Он хорошо его помнит. И помнит то майское утро. Ложбины были укрыты туманом, разведчики возвращались с «языком» в расположение своих позиций. «Язык», молоденький офицер, сначала трепыхался воробьем, а затем сник, вытянулся, сильно потяжелел, точно чурбан. Ефим все время ругался и злился на него.
— Сволочь, притворился… вот гад, ползти не может. Ух, ты! — замахивался он кулаком.
— Ефим, не тронь! — предупреждал того Назаров. — Метров двести осталось.
Но эти двести метров показались адом. Туман таял на глазах, и далеко было видно, как в нем барахтались люди. Немцы открыли пальбу. Все ближе ложились мины, и одна из них разорвалась совсем рядом. Назаров ткнулся лицом в землю, а когда поднял голову, увидел на виске немца кровь. Ефим лежал на нем неподвижно. Назаров схватил его и, что было сил, пополз к окопам. Туман разносило клочьями, лежать на месте было невозможно.
С перебитыми руками Ефима отправили в госпиталь, а Назарова увела война дальше. И эпизод этот в майское утро затерялся среди десятка таких же, случавшихся в жизни Александра Кирилловича. Спасали его, спасал и он, а сердце и теперь нет-нет да и воспламенялось огнем благодарности к людям. Хотелось разыскать однополчан, собраться всем вместе, посидеть, вспомнить то суровое время, но жизнь ракетчика так закрутила его, что он все эти годы собирался, собирался да до сих пор ни с кем из фронтовых друзей не встретился.
…Капитан Маркелов заглянул в купе. Александр Кириллович лежал на нижней полке с закрытыми глазами. Маркелов осторожно прикрыл дверь, кивнул Анисину:
— В тамбур пошли.
Обручев стоял у окна.
— Иди, место освободили, — сказал Маркелов.
— Маркелыч, ты Афонина помнишь? В другом дивизионе был? Ну да? Шахматист. На той неделе ко мне заезжал, уже майор, академию закончил, дивизионом командует. А ведь что он, что я, по первому разряду выпускались. Вот так-то бывает, Анисин. Живешь будто ничего не замечаешь. А когда начнешь подбивать бабки — пшик получается. Одному почет, звания, а другому… У другого вся жизнь малина: как ни поверни, со всех сторон красная.
