«Ну, батя, еду скоро я из этого города-санатория к северным морям, получил письмецо, зовут. Жена приедет потом, если будет все хорошо, а пока оставляю ее друзьям», — то ли в шутку, то ли всерьез говаривал он ему время от времени; видимо, все же всерьез и не без уныния подумывая об отъезде насовсем и об Але тоже, вслух же — ни словца о Коновалове.
По праздникам — обязательно являлись все втроем, приодетые, нафранченные, садились в гостиной к телевизору смотреть московскую передачу — демонстрацию или «Голубой огонек», но праздники не столь часты, как того особенно хочется под старость, чтобы подольше видеть рядом с собою давних друзей, понимающих тебя с полуслова, родных, а то и просто добрых и близких знакомых и, конечно, смышленого внука Юрку.
«Вот эти билеты тебе и Але, — скажет он еще. — Очень знаменитый пианист, его во многих странах знают, и во второй раз он к нам не скоро приедет».
Алю всю жизнь они звали Алей или Алкой, хотя ее настоящее имя было другим. И ей самой нравилось только так — Аля. И он мало кому признавался, что не благозвучное было у него отчество — Гермогенович, и он как-то его стеснялся, хотя отцом своим не мог не гордиться. Все это знали и постепенно привыкли, что он — Н и к о л а е в и ч.
«А Юрку можно будет оставить у соседей», — захочется ему еще сказать про внука. И соседи не станут возражать, тем более каких-то два часа, а в десять уже — дома, или в четверть одиннадцатого.
Но он постесняется сказать про внука, только поправит очки и взглянет на Костю почти просяще. Он знает, как занят в эти дни сын, и вообще свободный вечер среди недели для Кости — давно уже неслыханная роскошь, а тут надо в Подмосковье лететь, и встреча получается вроде прощальной, хотя расстанутся на считанные дни.
Жизнь так устроена, что если еще и не стар по нынешним понятиям, но по земле тебя носит изрядно, вот уже не третий и не пятый десяток лет, то в каждом хорошо знакомом человеке, пусть он будет намного тебя моложе или старше, начинаешь видеть самого себя.
Как-то обронил Матвеев слова о том, что в жизни человека нет шагов, остающихся без последствий, он эти слова запомнил не хуже гредовских, а ведь Матвеев куда помоложе, годится Гредову, пожалуй, в сыновья, но ведь в словах этих были не только они оба, а и он вместе с ними в е с ь, целиком, если вдуматься как следует, и Марьин весь в этих словах вместе со своим неразлучным другом Николаем Коноваловым — тот, кажется, сейчас в Народном контроле, и худой фронтовик, старый совхозный механизатор Сулайнов тоже в этих словах весь — никогда не забудется, как перед операцией попросил он со слезами на глазах: если ч т о — пригласить соседа Еремина и Зарьяновых — только Нею с матерью, но не отца Неи Ахмета Зарьянова, с которым он, Сулайнов, и на том свете не пожелает быть в одном раю. А вот к Улиеву или Бинде эти слова тоже применимы, но по-особому. Или к начальнику Коновалова бритоголовому Корнееву. Или к Вадиму Федоровичу…
