Михал Михалыча, как ни странно, Тепляков до сих пор не может себе представить живым человеком, со всеми полагающимися человеку особенностями. И это несмотря на то, что видел его фотографию: человек как человек, ничего особенного. Разве что шея короткая и такая широкая, что голова на ней будто бы взята у другого человека. Но добродушное лицо, несмотря на узкий лоб, не вязалось с представлением Теплякова о торговце, который держит в своих руках тысячи и тысячи человеческих жизней. Он представлялся ему как некий символ алчности, что-то вроде статуи, изуродованной болезненной прихотью скульптора, но статуи живой, напичканной электроникой, зато начисто лишенной человеческих чувств. Впрочем Теплякова это ничуть не пугало. В его прошлой жизни командира взвода такими же виделись ему и боевики, безжалостные, падкие до денег, прикрывающиеся трескучими фразами о боге, чести, свободе и своем предназначении.
— А вы так улыбались во сне, что мне жалко было вас будить, — добавила женщина. Спросила: — Приснилось что-нибудь приятное?
— Да-да, приснилось. А вы — учительница?
— А что, заметно? — удивилась женщина.
— Речь у вас очень правильная, почти литературная.
— Надо же. А я и не замечала. Впрочем, вы угадали. Я преподаю в медучилище анатомию человека. — И пояснила: — Детям нельзя преподавать, пользуясь косноязычной речью.
— Совершенно с вами согласен. Моя мама тоже была преподавателем. Правда, она преподавала музыку.
— Не имеет значения, что именно преподавать. Важно, как это делать. А… А почему вы сказали: была?
— Она вместе с папой погибла в авиакатастрофе.
— Я вам сочувствую, молодой человек. Кстати, вы женаты?
— Нет еще.
— Встречаете свою девушку?
— Почему вы так решили?
— По тому, как вы улыбались во сне. И если я не ошибаюсь насчет девушки, то, извините, как же вы — и без цветов?
— Вы ошиблись. Я встречаю своего шефа. И он — не женщина.
— А-ааа, вот как. Ну, тогда совсем другое дело. Я имела в виду…
Но тут радио сообщило, что борт номер двести семнадцать приземлился, встречающих просят пройти в зал номер четыре.
— Вы тоже встречаете этот борт? — спросил Тепляков, когда они стояли на движущейся лестнице эскалатора.
— Да, тоже. Я встречаю сына. Он спасатель, получил ранение в Сомали. Они доставляли туда медикаменты. Какой-то тип ударил его ножом. Лечился в Москве, долечиваться отпустили домой.
Михал Михалыча Тепляков узнал сразу: он походил и не походил на свою фотографию, вместившую в себя лишь голову и часть шеи. Это был здоровяк под метр девяносто, с мощной короткой шеей и маленькой круглой головой на широченных плечах. Все в нем было несоразмерным. Когда-то он занимался тяжелой атлетикой, был даже призером России, но, как часто это случается с бывшими спортсменами, раздался во все стороны и теперь походил на обрубок мощного ствола с немногими ветками.
