На другой день Теплякова навестил тот же самый молодой следователь, который допрашивал его после покушения. Тыча указательным пальцем в фотографии, сделанные на месте происшествия, он снова и снова с болезненной, как показалось Теплякову настойчивостью требовал от него подробностей отношений с Укутским и его женой, а хронологию самой схватки на лестничной площадке пытался проследить с точностью до секунды.
Следуя советам бывшего следователя Шарнова, Тепляков упирал на сексуальные домогательства Мих-Миха, из-за которых все и произошло. Что касается подробностей схватки на лестничной площадке, то — опять же по совету Шарнова — выдумывать их не было нужды: они и без того красноречиво свидетельствовали не в пользу Укутского.
Но вот странность — Тепляков подробностей не помнил. В его памяти образовалась какая-то черная дыра, из которой всплывали на поверхность лишь отдельные картины: то глаза Мих-Миха так близко от его, Теплякова, глаз, что видны красные прожилки на пожелтевших белках; то его толстые пальцы, сжимающие со страшной силой предплечья… или вздувшиеся жилы на его воловьей шее и синие на них артерии, или задранную ногу в черном носке, или лоскутки кожи на разбитом затылке… что-то еще и еще, но все будто бы без всякой связи между собой.
Врачи, обследовавшие Теплякова, пришли к выводу, что он получил при падении сотрясение мозга, которое — вполне возможно — наложилось на прошлую контузию. Тепляков не помнил, чтобы он ударялся обо что-то своей головой, но он вообще мало что помнил. Однако следователь, имевший на руках врачебное заключение, недоверчиво качал головой, пытаясь наводящими вопросами внести ясность в произошедшее, но подследственный лишь мучительно морщил свой лоб и, жалко улыбаясь, нес явную околесицу. В конце концов, потеряв терпение, следователь взял с подследственного подписку о невыезде и ушел, не сказав, чем это дело может для Теплякова закончиться.
Дименский вернулся в палату. Тепляков лежал на койке, сложив на выпуклой груди мускулистые руки.
— Что-то очень уж долго он вас мурыжил, этот прилизанный чинуша, — проворчал профессор. — Говорите, уже имели с ним дело? Хуже, когда они меняются: под каждого приходится подстраиваться. Впрочем, в вашем случае в этом нет никакой необходимости. А вот мне… Ну, да, бог с ними! — Дименский порылся у себя в тумбочке, достал оттуда несколько книжонок в бумажных обложках, перебрал их одну за другой, посетовал: — Когда меня вполне вежливо пригласили лечь в больницу на обследование, чтобы решить, насколько я приспособлен к камере предварительного заключения, я как-то впопыхах взял с собой совсем не то, что нужно. А ноутбук взять не разрешили. Черт знает что! Теперь вот. — и он, кивнув на лежащие в беспорядке тощие книжонки, покачал плешивой головой. — А как без работы? Я не знаю, как обходиться без работы. Вот Лев Гумилев, если читали, сочинял свою историю кочевых народов на просторах Великой степи и запоминал возникающие в его голове идеи. Иные поэты в заключении сочиняли целые поэмы — и тоже заучивали наизусть. А у меня не получается. Я, наверное, очень разбросанный человек. Мои мысли скачут от одной идеи к другой, я пытаюсь найти между ними какие-то связи, а в результате в голове ничего не остается. Беда да и только. А я, между прочим, начал статью о состоянии нашей Вселенной. На мой взгляд — весьма актуальную по нынешним временам. Хотя я не астроном, не астрофизик, не математик, но всегда интересовался этими вопросами. — Дименский с надеждой посмотрел на Теплякова, созерцающего потолок. Спросил: — Вы, Юра, наверное, слыхали, что в конце прошлого века была принята гипотеза, будто наша Вселенная произошла в результате взрыва одиннадцать миллиардов лет тому назад?
