«Я в очередной раз не справилась сама с собой. Надо было потерпеть и подождать. Ведь все равно все когда-нибудь разрешается так или иначе. А теперь все, все потеряно. Все. Навсегда. Остается только умереть или бесславно оставить поле сражения». И она покинула древние палаты уже без истерики.
«Чем я не угодила этому роскошному верзиле, — думала она уже как женщина, стесняясь сама себя. — Пожалуй, что художник вообще для меня существо ангажированное, агрессивно-инфантильное, а этот — громила и безусловный гений, откуда он-то свалился на мою бедную голову.
Делать нечего, — решила Наташа, — на прощание посмотрю город, билет куплю. Но, может, никто меня отсюда не попросит немедленно испариться. Да и вообще, никто не был свидетелем моего детского безобразия. Владислав Алексеевич, верно, ничего не понял и сделает вид, что ничего не стряслось».
Так размышляла она, двигаясь по берегу Псковы от места впадения ее в Великую, в сторону Гремячей башни, за которой располагалась деревенская часть Пскова. Утешения в самооправдании не было никакого. Впереди виделась одна только бесконечная цепь подобных срывов, бесплодная и тоскливая.
Устроившись на склоне возле Гремячей башни, она послушала, как шумит вода, порадовалась, что денек разгулялся, и вернулась к себе в комнату, к разбросанным в беспорядке вещам. Не успела Наташа приняться за уборку, как в дверь постучали.
— Открыто, — недовольно произнесла она.
В проеме двери собственной персоной возник Константин Яковлевич, на протяжении десятилетий опекавший молодые дарования.
Сардоническая улыбка на его губах сменилась добродушным любопытством, когда он бегло рассмотрел убранство этого временного Наташиного жилища, ведь она всегда умудрялась внести в свой быт элемент артистизма. И мебель располагала как-то наособицу, и какой-нибудь синий цветок ставила туда, где ему и полагалось стоять.
Старик, по долгу гения деятельности умевший появляться в нужном месте в нужное время, высоко оценил то, что увидел.
— Вот что я пришел тебе сообщить, Наталья Николаевна, — важно произнес он, — с ног сбился, искал тебя чуть ли не с самого утра. Владислав Алексеевич приходил, ждал тебя, не дождался, оставил письмо. На, читай. — И столь же важно удалился, как будто чувствовал себя посланником некоего божества.
— Что бы это значило? — недоумевала Наташа.
Наверняка ее выдворяют, то есть, как это бывает крайне редко, прерывают практику, отправляют туда, откуда приехала. Правда, никакого особенного ехидства на лице Яковлевича она не заметила.
