— Но отец, разве не принесли бы Вы эту жертву с радостью, во имя истины?
— Если братья будут вынуждены покинуть родину, тогда придётся и мне, но они не покидают её, слава святому Иерониму!
— Уйдут ли они или останутся, с нами пребудет Тот, Кому они служат и о Ком свидетельствуют.
— Может быть, может быть… В моё время не было в употреблении столько красивых слов. Мы проводили своп утренние и полуденные служения, читали святую мессу и исполняли всё, чего требует служба, а Бог и святой Иероним заботились обо всём остальном.
— Но ведь Вы не хотите, чтобы эти дни вернулись, не правда ли, отец? Ведь тогда Вы не знали Евангелия о милости.
— Евангелия? Да мы же читали его каждый день. Я, молодой человек, знаю свой требник не хуже всех остальных! По праздникам всегда кто-то проповедовал Евангелие. Когда проповедовал фра Доминго, всегда собиралась масса знатных людей из города. Он был весьма красноречив и очень известен, так же как сейчас фра Константин. Пройдёт немного времени, и все будут забыты, и мы тоже.
Карлос упрекнул себя, что сказал «Евангелие», вместо того чтобы назвать имя Того, чьи слова и действия составляют содержание евангельских текстов. Ибо даже для этого притуплённого дряхлостью уха имя Иисуса звучало музыкой, и усыплённая ленью и инертностью долгой жизни душа наполовину проснулась, услышав благую весть о Его любви.
— Дорогой отец, — сказал он мягко, — я знаю, что Вам хорошо известны Евангелия, и Вы помните, что говорит наш Спаситель о тех, кто исповедует Его перед людьми, что и Он не постыдится признать их перед Отцом Небесным. И разве не стало для нас радостью каким-то образом проявить свою к Нему любовь, ведь Он прежде возлюбил нас и умер за нас.
— Да-да, мы любим Его, и Ему известно, что я хотел бы делать только то, что угодно Ему.
Позднее Карлос обсудил события того дня с более молодыми и более разумными братьями, в особенности со своим наставником фра Кристобалем и с другом фра Фернандо, и поразился тому, как дух вёл их переговоры, и его чувство благодарности относительно принятого ими решения ещё более возросло. Ибо тишина, которой тогда ещё радовались испанские протестанты, была так неустойчива и окружена угрозами. Она зависела от каждого члена общины в отдельности. Необоснованное бегство всего лишь одного участника богослужений Лосады могло быть достаточным, чтобы поднять тревогу и отпустить на церковь гончих, которые пока сидели на поводке. А что было бы, если бы бежали обитатели богатого и всеми уважаемого монастыря?
