Клочкастый туман понемногу, слой за слоем, сполз в лога и рассеялся, под разлитым по степи солнцем ослепительно засветились кипучие речные плесы. Радуясь нахлынувшему с юга теплу и обильному свету, Ишей чмокал поблекшими губами и расчесывал редкозубым костяным гребнем длинную гриву своего звездолобого любимца. Конь довольно поматывал смышленой мордой, махал метелкой хвоста, отгоняя надоедливых слепней. Одного, уже набухшего кровью, слепня Ишей поймал на крутой шее скакуна и раздавил на ладони с хрустом.
К отцу стремительно подошел короткошеий, со шрамом меж бровей — след конского копыта — Иренек, пытливым взглядом нацелился в заплывшие на мясистом лице глаза.
— Сердцу сна не дал, бедрам покоя не дал.
Ишей, не повернувшись ни грузным одрябшим телом, ни головой и даже не взглянув на любимого сына, ответил:
— Засоня и во сне спит. Разве у меня нет забот?
— Правящий всем народом, узнал ли, зачем приехали гости?
— Торопливая муха попадает в молоко, — недовольно сказал Ишей. Его явно раздражало сейчас, что Иренек так непочтительно вмешивался в отцовские, требующие выдержки и мудрости дела. Ишей тоже понимал: неспроста приехала к нему княгиня Абакай. Но не нужно подталкивать разговор и торопить события, придет время, и княгиня сама попросит Ишеева совета и выложит все до конца.
И совсем не случайно в числе первых, почти следом за Абакай, примчался алтырский князь Бехтен со всем своим хитрым и лукавым потомством. Завистливый Бехтен почему-то всегда опаздывал к битве, зато поспевал к дележу добычи. Он не раз норовил вырвать у Ишея начальную власть над Киргизской землей, для того и заигрывал с Ишеевыми супротивниками и женился в джунгарах на родной племяннице княгини Абакай. Он совсем стал черным калмыком: на нем и шапка калмыцкая, с острым колпаком и шариком, и сапоги калмыцкие, с широкими голенищами, и моления он соблюдает калмыцкие.
Все выяснилось только к вечеру, когда по горло насытившиеся бараниной гости, постанывая от тяжелой, обильной пищи и довольно рыгая, сидели на коврах и мягких кошмах в прохладной тени у белой юрты Ишея. Завела разговор не сама Абакай, — не в ее привычке было говорить раньше других — ее сын, плосколицый, клещеногий полукалмык-полукиргиз Табун, гордый родством с джунгарами. Ухватив себя за чахлый клочок начинающей седеть бороды, сказал:
— Мы все еще выбираем, с кем жить. А на самом деле у нас давно уже нет выбора. Киргизы не станут кыштымами у поганой русской кости, русские — не родственное нам племя.
