Поп не брал на себя тяжелой вины в засухе и нашествии саранчи. Бог послал красноярцам возмездие за грехи: беспробудное во всяк день пьянство и поголовный блуд — про то отцу Димитрию известно.
— Ежели известно, то зачем, старый пес, люд честной обманывал? С иконами в поле ходил? — наседал на попа воевода.
С утра сумрачен был лицом Михайло Скрябин. Вспомнит Димитрия Клементьева, крутой разговор с ним — и весь затрясется, затрепещет от гнева. Одно бражничанье да блуд приметил у красноярцев священник, а про то не упомянул, что город на киргизском порубежье твердыней, кремневой скалой стоит многие годы, что инородцы в православную веру обращаются, что сибирские землицы мало-помалу под высокую государеву руку подходят, исправно ясак вносят. Слеп отец Димитрий, что с него взять, а Господь Бог должен всё видеть.
И неспешно клал широкий крест воевода себе на могучую грудь, чтоб Всевышний простил ему эти греховные мысли, а заодно и постыдные речи. Не было бы их у Скрябина никогда, да бьют ему челом казаки, непременной помощи у него просят.
Великую обиду на соборного попа воевода сорвал на посадском, которого судил первым. Посадский в сердцах обозвал своего соседа конокрадом, и хотя Васька Еремеев в дотошных расспросных речах нашел, что сосед посадского и есть прямой конокрад, Михайло Федорович повелел бить наветчика кнутом, чтоб тому неповадно было затевать всякие свары.
Толкнули к крыльцу Куземку. Воевода в удивлении вскинул мохнатые брови, встал и за балясины уцепился. С первого же взгляда Куземко понравился ему: статен, плечи могучие, в кулаке без малого пуд, и счастье тех бухаретинов хилых, что он их совсем не пришиб.
— Почему нечестно живешь, бездельник? Почему засмутничал, иноземных гостей от острога отваживаешь? — спросил Скрябин, угрожающе вскидывая бороду.
— Господь на них указал самолично. Рожи у купцов — грех не ударить, — с привычным простодушием ответил Куземко.
Толпа ахнула от немыслимой дерзости гулящего и разом ухватилась за брюхо, толпе, ей лишь бы вдоволь потешиться, зубы поскалить, а воеводе надо судить строго и по справедливости. Пусть скор на язык гулящий человек — не в одном языке суть, плохо, что бухаретинам учинил большие побои, и за то он ответ держать должен. Хотел воевода в острастку другим бросить Куземку на козла, чтобы Гридя ему батожьем покрепче почесал спину, да молод парень, но уж и смышлен, а разве не таким был в его годы сам Михайло Федорович? Любил удаль, терял голову в жарких кулачных боях. И пожалел воевода Куземку:
