Ни разу он не сбился на начальственный тон. Я был приятно удивлен и сказал ему об этом. Он усмехнулся:
— От административного рыка толку всегда мало. Я глубоко убежден, что мы, партийные работники, в делах сугубо производственных должны иметь не директивный, а совещательный голос, особенно если не очень досконально знаем производство. Наше дело — люди, их души, сердца…
Позже я убедился, что все было сказано не ради красного словца. Людей города он знал отлично. И умел о них рассказывать, двумя-тремя штрихами обнажая в каждом человеке главное, что-то очень красивое.
Он долго называл мне разные фамилии, рассказывал о людях так, будто каждый из них был его близким другом. Мой блокнот распух от записей. Даже если бы я мог поговорить в день с десятью названными секретарем жителями города, то и тогда вряд ли исчерпал этот список за неделю. А он, судя по всему, не собирался останавливаться на этом. Мною начала овладевать паника: в Воркуте и прилегающих поселках, как мне было известно, живет свыше ста тысяч человек.
Вдруг секретарь перебил сам себя:
— Ба! Самого главного человека упустил — Попова Виктора Яковлевича. Слышали о таком?
Конечно, слышал. Более того. В свой первый приезд сюда фотографировал каменный обелиск, стоящий возле старейшей в Печорском угольном бассейне шахты. На обелиске была высечена надпись: «В 1919 году сын коми народа охотник Попов Виктор Яковлевич нашел здесь каменный уголь». И с другой стороны: «Металлы и минералы сами на двор не придут, требуют глаз и рук к своему прииску. М. В. Ломоносов». Я даже видел Попова в 1959 году в президиуме торжественного заседания, но познакомиться лично так и не удалось.
— Так вот, — подмигнул мне секретарь, — по непроверенным, но отнюдь не Провокационным слухам, через два-три дня Виктор Яковлевич должен приехать сюда, он живет в Сейде, это недалеко. Хотите познакомлю?
Еще бы не хотеть!..
Вблизи Попов оказался невысоким, сухим (из одних мускулов) стариком, с жиденькой седой бородкой и узкими, с умным, насмешливым прищуром глазами. Он был одет в обычный недорогой костюм, и только высокие резиновые сапоги, совершенно лишние на городском асфальте, выдавали в нем жителя тундры.
Историю своего открытия он, вероятно, рассказывал уже десятки, а может, и сотни раз. И все же, вспоминая те годы, волновался. Впрочем, по его виду этого нельзя было определить, только вот голос временами выдавал волнение. Для слушателей это была давняя история, для него — совсем близкая.
