А ведь именно так и было в настоящей, не экранной, жизни Петра Петровича. До сих пор носил он в своем одуревшем от тычков и ударов сердце тот выговор и еще парочку более свежих. О премиях узнавал, когда товарищи, спохватившись, приглашали его на стаканчик «сухаря» — сухого вина то есть. Но Петр Петрович чаще отказывался, так как даже пить совершенно не умел, пьянел, лишь взглянув на стакан, а отхлебнув, начинал самоуничижаться и падать на колени, «всех уважать» и просить прощения за свое происшедшее сорок лет назад рождение. Настроение он этим портил всем основательно, вплоть до нецензурных эпитетов со стороны слушателей и ударов кулаком в солнечное сплетение с воспитательными целями. Так что его и приглашали-то редко, чаще лишь делая вид, в стопроцентной уверенности, что Непрушин откажется.
Все это было, было! Ну да ладно. Не с одним же с ним это происходит… Странно и тревожно задевало другое. Тот, экранный, Петр Петрович Непрушин как две капли воды походил на сидящего в зале. Всем, всем! И лицом, и фигурой, даже стареньким, давно не глаженным костюмом с дырками в карманах, куда часто проваливалась мелочь, осложняя этим до скандалов проезд в трамваях и троллейбусах; даже плащом, после покупки ни при каких обстоятельствах не желавшим расправлять свои залежалые складки; ботинками, один из которых всегда приходил в негодность, в то время как второй лишь приближался к этапу легкой поношенности.
Кинофильм сейчас доставлял Непрушину новое неудобство, какую-то дополнительную неуверенность, а жизнь ведь и так не радовала его! У Петра Петровича уже и мысль возникла: уйти, убежать от этого экранного двойника, привычно подставить шею своей невыносимой обыденности и ординарности. Но ведь и идти-то было некуда! Снова в дождь, в грязь, в слякоть? Да и выпустят ли его из зала? Вошел не вовремя, уходит, не досмотрев. Подозрительно и обращает внимание. Этого Непрушин боялся больше всего.
Так и сидел он, точно зная, что не увидит ничего нового, разве что посмотрит на себя со стороны.
События на экране разворачивались в вымышленном городе, в вымышленном конструкторском бюро. И фамилии героев все были вымышлены. Цельнопустов, например, оказался Половиновым. Жена Варвара — Маргаритой. И похожи они были на своих прототипов не очень, хотя жесты, характеры и поступки схвачены просто здорово, правдиво.
Зрители, сидящие впереди, не уходили из зала лишь потому, что на улице было еще тоскливее, чем здесь. И, наверное, одному лишь Непрушину, единственному из всех потенциальных зрителей кинофильма, было интересно. Интересно — не то, впрочем, слово. Конечно, и интересно, но и стыдно, неуютно… противно. Вот его нелепую жизнь развернули перед людьми, а им и смотреть-то неохота. На что тут смотреть? Чему тут учиться? Да и отдохнуть на таком фильме невозможно.
