Она показывает на кирпич у моих ног.
На красной половинке распласталась бабочка. Тоже отогревается.
Глаза твои чёрные, а коса до пят,
А коса до пят…
Анечка мурлычет новый мотив. Она сажает бабочку на палец, дышит на неё осторожно. Бабочка шевелит усиками, точно понимает её песню, потом улетает.
Анечка вынимает из кармана абрикосовую косточку, кладет её на ладонь.
— Маленькое, а будет дерево!
Она роет ямку в тёплой земле, кладёт туда косточку.
— Малохольная! — говорю я. — Думаешь, абрикос вырастет?
— Обязательно!
Анечка засыпает косточку землёй и ласково смотрит на меня снизу вверх.
— Место подходящее, как в оранжерее. Ветра нет. Солнца много. Расти, моё дерево, расти!
— А зачем тебе? Не было печали…
— Хочешь, секрет открою?
— Чего еще?
— Вот человек, обыкновенный человек… Он устроен так, что ему обязательно надо во что-то верить. В бога, в чёрта, даже в то, что он ни во что не верит… Человек без веры убивает себя. Он не может жить иначе, потому что он человек. И я верю. В весну! В то, что вот посадила косточку, а из неё вырастет дерево с золотистыми плодами. Вкусными-превкусными…
— Аня, я сейчас тебе скажу… Ты не сердись, — решаюсь я вдруг и говорю без всяких обиняков. — Аня, оставь пацана!
Лицо Анечки становится испуганным. Чёрные глаза смотрят на меня.
— Гришенька, ты подслушивал?
— Да!
— Нехорошо это.
— Я нечаянно. Я не хотел. Я алгебру повторял.
— Абрам Михайлович идёт! — потухшим голосом говорит Анечка ни к селу ни к городу и кладет худой палец на губы, точно хочет сказать: «Тс-с-с! Тише!»
К нам, поднимая высоко ноги, как журавль, по лужам пробирается Абрам Михайлович…
— Эге-ге-ге! — кричит он непонятное приветствие. — Свистать всех наверх!
— Не слушай отца! — злюсь я на Анечку за то, что она считает меня совсем мальчишкой и не хочет разговаривать со мной серьёзно. — Меня слушай!
— Ну?
— Не езди!
Анечка молчит, продолжая машинально сгребать над косточкой маленький холмик.
— Не слушай отца! Уедем от него. В любое место. Я работать буду. Прокормимся. Одного-то не вырастим? Как брат буду!
— Где Виктор Сергеевич? — спрашивает Абрам Михайлович. Он подбирается к нам всё ближе и ближе.
Анечка встает и целует меня. В нос.
— Спасибо, Гриш! Только… Ты не поймёшь!
— Пойму!
— Рано тебе подобные разговоры вести. Война — тебе прощение. Ты добрый мальчик, но многого не понимаешь. Я люблю твоего отца. Знаешь, что это такое? Ещё не понимаешь. Я ведь женщина.
— Опять сцепились? — говорит Абрам Михайлович. Он расстёгивает лоснящийся от машинного масла ватник и подставляет грудь солнцу. Но тут же глухо кашляет и застёгивается на все пуговицы.
