— С кем?
— Кто на тебя тянуть, значит, задираться будет, ты сразу и говори, что Лёнчика знаешь, Шишимору.
— Не знаю я их!
— Так я тоже не знаю, — простодушно признаётся Вовка. — Зато их все боятся…
— Эх ты, Двуличный! — мне смешно. — А моделизмом увлекаешься?
— Тю! Вспомнил тоже… Матка у меня больная. Били её. Я лампы для приёмников на базаре, значит, толкаю. Скоро нам пенсию дадут. В школу пойду. Я ведь в пятом так и остался.
— Я в седьмой перешёл.
— Ты в Алма-Ате был.
— В Сибири! Но я тоже потерял два года.
— Седьмой класс! — тянет мечтательно Вовка и вдруг протягивает мне руку. — Ладно, беги, будь здоров! Жму лапу! Тебя мачеха зовёт.
Я оборачиваюсь.
Анечка машет мне рукой, чтоб я шёл к ней. Немцев уже нет.
— Где встретимся? — спрашиваю я у Вовки.
— Везде! — ухмыляется он.
Дом этот построили в расцвет конструктивизма. Жители соседних дворов прозвали его «серым».
В каждом разрушенном городе чудом остаётся один многоэтажный дом. Серый оказался таким чудом в нашем городе. Погибли прекрасные здания, а он, как говорится, прошёл сквозь огонь и воду. И это было так противоестественно, что судьба, видимо, решила поправить свою ошибку — полдома сгорело по вине какого-то разгильдяя, забывшего закрыть на ночь дверцу «буржуйки», когда фронт ушёл далеко за Дон.
Теперь мрачную махину в шутку назвали «Тюрьмой народов». На пяти этажах не было электричества, водопровод и канализация не работали, а вместо парового отопления действовала сложная и огнеопасная система времянок, отчего дом походил на гигантский дот: из каждого окна наподобие пушечного ствола торчала труба.
Мы поднимаемся на четвёртый этаж, стучим в дверь, на которой мелом написан номер. Направо проемы дверей завешены кусками толя и кровельного железа. Там — пустота и обгорелые балки.
Дверь открывает мужчина, заросший щетиной. В одной руке у него огурец, в другой вареная холодная картофелина.
— Покажите, пожалуйста, комнату! — просит отец и протягивает записку заводского комитета.
Мужчина читает записку.
— Вместо Литвиновых? — спрашивает он и пропускает нас в тёмный коридор.
— Да!
Мужчина кладёт в рот картофелину.
— Но-вы-сы…
— Что вы сказали? — говорит Анечка, останавливаясь.
Мужчина полным ртом мычит что-то невнятное. Мы идём по коридору, открываем дверь комнаты.
— С новосельем! — выговаривает, наконец, сзади мужчина.
— Спасибо!
Восемнадцать метров на троих не так уж много, если есть мебель. Анечка складывает в угол вещевые мешки. Нам комната кажется даже слишком большой.
